Лети, светлячок

Ханна Кристин

Мара развернулась, заскочила в ванную и захлопнула дверь. Ждать, пока у нее переменится настроение, Джонни не стал. Он вернулся к себе, взял телефон и, расхаживая по комнате в поисках чемодана, набрал номер.

– Алло? – Судя по голосу в трубке, Талли было не лучше, чем ему самому.

Джонни знал, что ему следует извиниться за прошлую ночь, но стоило лишь подумать об этом, как его охватывала злость. Не удержавшись, Джонни упомянул о том, как вызывающе она вела себя накануне вечером, хотя заранее было ясно, что Талли начнет оправдываться. Так и произошло. «Ну да, но Кейт хотела,

чтобы все прошло именно так». Джонни пришел в бешенство. Талли по-прежнему что-то говорила, когда он перебил ее:

– Мы сегодня на Кауаи улетаем.

– Что-о?

– Нам надо всем вместе побыть. Ты же именно так и сказала. Рейс в два, «Гавайскими авиалиниями».

– Времени на сборы почти не остается.

– Ага, – Джонни уже и сам это понял, – потому мне пора.

Талли еще говорила, спрашивала о погоде, но Джонни дал отбой.

В этот будний день в середине октября 2006 года в аэропорту Сиэтла оказалось на удивление многолюдно. Они специально приехали пораньше – проводить Шона, брата Кейти, на рейс до дома. В аппарате самообслуживания Джонни зарегистрировал всех на рейс, получил посадочные талоны и взглянул на занятых гаджетами детей. Мара держала в руках новенький мобильник – она явно с кем-то переписывалась. Джонни понятия не имел, что она пишет. Впрочем, это особо его не заботило. Это Кейт настояла на том, чтобы подарить их шестнадцатилетней дочери мобильник.

– Мара меня беспокоит, – сказала подошедшая Марджи.

– Сейчас, например, я испортил ей жизнь, потому что везу ее на Кауаи.

Марджи цокнула языком.

– Если ты не портишь жизнь подростка, то ты считай что и не родитель. Меня не это тревожит. По-моему, она переживает, что плохо обходилась с матерью. Обычно дети со временем это чувство вины перерастают, но если твоя мама умерла…

Двери аэропорта распахнулись, и в зал вылетов впорхнула Талли – в летнем платье, босоножках на нелепо высоком каблуке и белой широкополой шляпе, перед собой она катила большую дорожную сумку «Луи Виттон». Запыхавшись, она остановилась перед ними.

– Что? Что такое? Я вроде не опоздала.

Джонни ошарашенно смотрел на Талли. Какого хрена она тут делает? Марджи что-то тихо пробормотала и покачала головой.

– Талли! – выкрикнула Мара. – Слава богу!

Схватив Талли за руку, Джонни оттащил ее в сторону.

– Тал, тебя мы с собой не звали. Мы вчетвером едем. Неужели ты подумала…

– Ох… – Она произнесла это совсем тихо, почти выдохнула. Обижена до глубины души – это Джонни видел. – Ты же сказал «мы». Вот я и решила, что это и меня касается.

Он знал, как часто Талли становилась жертвой предательства, знал, что родная мать постоянно бросала ее, и тем не менее сейчас у него не хватало сил тревожиться еще и о Талли Харт. Его собственная жизнь того и гляди пойдет кувырком. Все его мысли крутились вокруг детей и вокруг того, чтобы не сорваться. Джонни что-то пробурчал и отвернулся.

– Ребята, побыстрее, – резко бросил он, так что у них осталось всего несколько минут, чтобы попрощаться с Талли.

Джонни обнял тестя с тещей и прошептал:

– До свидания.

– Пускай Талли с нами летит! –

взмолилась Мара. – Пожалуйста…

Джонни молча шагал вперед. Ему казалось, что больше он все равно ни на что не способен.

Следующие шесть часов, и в самолете, и в аэропорту Гонолулу, для собственной дочери Джонни превратился в пустое место. Во время полета Мара не ела, не смотрела кино и не читала. Закрыв глаза, она сидела через проход от него и мальчиков и мерно покачивала головой в такт беззвучной музыке. Мара должна понять, думал Джонни, что хоть ей и одиноко, но она не одна. Пусть помнит, что он готов в любой момент прийти на помощь, они по-прежнему семья – оставшаяся без опоры, но семья. Однако необходимо выбрать правильный момент для разговора. С девочками-подростками надо действовать осторожнее, а то протянешь руку, не успеешь оглянуться – а вместо руки кровавый обрубок.

На Кауаи самолет приземлился в четыре часа вечера по местному времени, но Джонни казалось, будто они несколько дней сюда летели. По «трубе» они зашагали к зал прилетов. Мальчики шли впереди. Еще неделю назад они бы весело хохотали, но сейчас молчали. Джонни пошел рядом с Марой.

– Привет.

– Чего тебе?

– Уже и поздороваться с собственной дочерью нельзя?

Не останавливаясь, она молча закатила глаза. Они прошли к багажным лентам, в зал прилета, где женщины в ярких гавайских муу-муу надевали на шеи туристам гирлянды белых и сиреневых цветов.

На улице ярко светило солнце, через ограду парковки свешивались цветущие ветви бугенвиллей. Джонни направился к прокату автомобилей, и через десять минут все они уже мчались в «мустанге»-кабриолете по единственному на острове скоростному шоссе. Заехав в супермаркет, загрузили машину продуктами и продолжили путь.

Справа бесконечной золотой полосой тянулся песчаный пляж, на который набегали, рассыпаясь и оседая на черных осколках скал, синие волны. Чем дальше на север, тем зеленее делался пейзаж за окном, тем пышнее растительность.

– Красотища же, – сказал Джонни Маре.

Сидя на пассажирском сиденье, она уткнулась в телефон и непрерывно переписывалась с кем-то.

– Угу, – буркнула она, не поднимая взгляда.

– Мара. – Джонни сказал это таким тоном, будто предупреждал: мол, по тонкому льду ходишь.

– Эшли домашку прислала. Я же говорила – мне нельзя школу пропускать.

– Мара…

Дочь искоса посмотрела на него.

– Волны. Песок. Толстые бледнокожие люди в гавайских рубашках. Мужчины в сандалиях на носки. Папа, отдых супер. Я сразу же напрочь забыла, что мама умерла. Спасибо огромное.

И снова принялась набирать сообщение. Джонни махнул рукой.

Вьющаяся по берегу дорога растворялась в изумрудном лоскутном одеяле долины Ханалеи.

Город Ханалеи представлял собой россыпь деревянных зданий с яркими вывесками и прилавков со строганым льдом. Джонни свернул туда, куда велел навигатор, и резко сбросил скорость: вдоль дороги, по обеим ее сторонам, толпились байкеры и виндсерферы.

Дом Джонни снял старомодный, в гавайском стиле. Находился он на улице Уэке, но произносилось ее название как «Веке».