Летний снег по склонам
Шрифт:
— Во харьюзов-то! Гляди ты! В пороге их тьма! Только успевай таскать! На одну удочку стоко! Во-во, вишь: еще хвостом бьет! Идем скорей ужинать! Ну, паря, тут это да! По мне, если рыба — ничего не надо! Могу без хлеба. Жить можно!.. А как лезли, как лезли! Эх, ну прямо сказка! Во как лезли: чуть закинешь — тут как тут! Еще кинул — обратно попался! Ну ты подумай! И харьюзы-то каки, ты погляди, погляди! — крутил Валера свой кукан и захлебывался от восторга.
Алексей непонимающе смотрел. Он еще не отрешился от встречи с Зиной. И Валера, и кукан хариусов, и восторженные слова рыболова — все казалось какой-то чепухой.
Нырнули
Валера бросил рыбу на стол и пробрался в угол, где в закутке из досок рядом с его матрацем поскуливал щенок. Повозился с ним, покормил чем-то и вернулся к столу, где в большой миске присолил свой улов. Все быстро, легко, на скорую руку.
— Ребята, через немножко будет малосольный харьюз! Кто хочет — налетай! Можно с хлебом, а я лично так, безо всего.
Население палатки зашевелилось, некоторые даже стали вылезать из спальных мешков.
В дверь заглянул Петр, увидел Алексея, зашел, поплотной запахнув полог.
Алексей очень ему обрадовался. Сразу тогда, в пути еще сдружились и уже не могли, чтоб каждый день хоть ненадолго, а встретиться. Сейчас именно Петра и недоставало Алексею, и Алексей обрадовался, увидев его.
— Налетай, братва, готово! — крикнул Валера, прожевывая первого хариуса, захлебываясь соком.
Друзья тоже подошли к столу, выудили из миски по рыбе, взяли по ломтю хлеба.
— К порогу сходим? — спросил Алексей и, не дожидаясь ответа, уже знал, что — да, пойдут. Уловив этот их уговор, Валера выудил из миски еще две жирные рыбины и вручил им по штуке.
— Кушайте, ребята, пока свежие! Потом пересолится — заржавеет. Тут много еще — всем хватит! Я вот перемет приспособлю. Знаешь, на перемет сколь можно брать? У-у-у, брат, за вечер — мешок рыбы, не меньше! Не веришь? На спор!
Спорить не стали, ушли по излюбленной своей дорожке. Оба устали за день — плечи и спина отяжелели, и тянуло в сон. Но шли, пересиливая усталость, и в этом было какое-то особое удовольствие — оттянуть время отдыха.
Прогремели сапогами по мосткам, ступили на сырой, перетолченный с грязью мох, пошли к реке, гудевшей под скалами.
Алексей рассказал Петру о встрече с Зиной и обо всем, что было. Сбивчиво, запинаясь рассказал. И только о будущем не сказал. Мысль о будущем не укладывалась в голове. Он приучил себя не думать о Зине и поэтому никак не мог еще принять ее слов. Но слова ее жили и непонятным образом наполняли грудь, вытесняя стеклянный слиток, который там, казалось, прочно отлился и улегся.
Это тревожило, выбивало из привычного хода жизни, и Алексей не находил, как обо всем сказать Петру. И наверное, поэтому слова его были тусклы, незначащи, и Петр ничего на них не ответил, лишь кивал, вспоминая то зимнее... Ту женщину на белом снегу, когда таскали ящики и было ни до чего... И с чем-то прощались, и не скоро еще до Большой земли, до обжитых мест... Это прошло, но осталось: одинокая лыжня... И еще — там, на скалах, ее контур с планшетом на ярком небе...
И Алексею стало обидно, что он так равнодушно ко всему этому отнесся. И самое чувство обиды еще раз подтверждало, что слова Зины задели глубоко и он уже стоит перед гранью будущего, которое казалось далеким и неопределенным, а сегодня сразу проступило ясно и четко.
И он, будто проснувшись, по-новому услышал грохот реки, увидел плиты и кубы
7
Кочевье с геологами по Ангаре, вживание в непривычную для жителя средней полосы ширь и дичь... В этом просторе встречи с людьми кажутся иногда невозможными — знаешь: здесь мы работаем и кроме нас тут никого. А если уж встретишь, запомнишь навсегда. Вот фигура изыскателя, выдравшегося из таежной чащобы. Лошадь, вьючные ящики по бокам; в седле человек, заросший дремучей бородой, из-под ветхого капюшона — одни глаза; рваный ватник с прогоревшей полой, почти истлевшие сапоги; рукоять ножа за голенищем, на груди карабин. Незнакомец с удивлением и детской, себе неверящей радостью смотрит на нас, а мы и с сочувствием, и с каким-то невыразимым чувством вины оттого, что сами живем в комфорте — и катер у нас, и палатки, и даже раскладушки (сибаритство почти невообразимое!). Он спешивается. Приглашаем к костру. Он давно в тайге, впервые вышел к реке — хлеб кончился, послали из отряда, выбрался вот, хоть на людей посмотреть...
Просыпалось пасмурное ангарское утро. Мой хороший товарищ опытный геолог Владимир Тер-Агапов нагибается, откалывает кусочек породы от черных острых «щеток», торчащих по урезу воды, протягивает мне. Тяжелый осколок отливает серебристым блеском — почти чистый металл. Месторождение уже известное, но все ж очень приятно взять в руки образец и представить радость первооткрывателя.
Все запоминается, откладывается в памяти. Потом, когда-нибудь (а может, и никогда...) расскажу об удаче, о человеке, совершившем замечательное...
СКВОЗНЯКОВЫЕ ГЛАЗА
А все-таки нравится мне эта растрепанная, взбаламученная непогода. Третью ночь палатка гремит, как бычий пузырь с горохом; ломятся в нее ветер и дождь, шипят над ней промокшие березы, но сильней всех неистовствует Ангара: морским накатом гудят волны и разбиваются у самого входа, иной раз кажется спросонья, что они уже подмыли колышки растяжек и ветер заваливает наше брезентовое жилище; приоткроешь край, выглянешь в ночную муть, и видна лишь пена у берега да белые гребешки на черной воде. А ветер старается затолкнуть в щель побольше крутых мохнатых комьев, сплетенных из запахов реки, леса и мокрого песка.
Застегиваю спальный мешок и, засыпая, слышу, как пугливо шарит в брезенте ветер, как торопливо, точно из двустволки, всаживает по тенту шквальный дождь, а потом робко и одиноко скребутся капли, сбитые с вершин берез.
Эти ночи и дни на пустынном берегу полны суматошных событий.
Только заснул — стук по палатке.
— Вставай, ребята!
Впрыгиваем в сапоги на голу ногу, выскакиваем прямо в пену прибоя.
Сашка забрел в воду и машет руками. Эге, вот в чем дело! Река подмыла кол, к которому за цепь был причален катер. Теперь его черную тушу медленно относит от берета и тянет по течению. В катере спит моторист Володя.