Летний снег по склонам

Димчевский Николай Владимирович

Петр улыбнулся со вздохом:

— Это потом. Пока нет времени читать — работы по макушку, — зажег погасшую папироску. И захотелось тоже сказать о себе. Подумалось: не скоро случится еще такой миг, когда раскрывается душа и есть кому послушать. Но слова не приходили. Да и нужны ли они... Хорошо ведь просто помолчать, побыть рядом с откровенным человеком.

5

Так стояли они на носу теплоходика, разговаривали и смотрели на реку. А река крутила крутыми петлями, и не видно совсем ее дали — словно плывут по озеру

со всех сторон берега.

Потом спустились в салон, заглянули в буфет, откуда, перекрывая шум, доносился знакомый голос:

— ...Лося? Я лося, ребята, знаю лучше кого. Двух лосей сам положил. Как было дело? Ездил я с папашей к дяде на праздник. Железная лодка у нас ба-а-альшая Папашина лодка. Мотор болиндер. Обратно вертаемся, папаша, значит, сильно выпимши, спит на носу. А дело к вечеру, темнеет. Я гляжу: от того берега кака-то коряжина плывет. Ну плывет — и плыви. Еще глянул: плывет. Ну плыви. А она на две разделилась... Я так и обмер — это ж лоси! Рядышком переплывают. Я заворачиваю к ним. Папашу толкаю: лоси, мол. Но он спит крепко, не слышит. Я к лосям, одного от другого оттер лодкой и кружу вокруг. А сам без папаши ничего не сделаю с ним — надо править, и мотор забарахлил. Разбудил папашу, он спросонок не поймет ничего. Но после понял. У нас в лодке здорова палка была. Папаша лося кэ-эк по башке хватит! А лосю хоть бы хны. Плывет и плывет. Я — вокруг, он к берегу. И ушел от нас, стал вылазить — передними ногами уже стоит на берегу. А там обрыв, и задние ноги у него в воде... Тут я лодку пр-р-р-рямо на берег направил. Папаша подумал — я остановлюсь, а я жму на берег во всю железку! Лодка тяжелая — я лосю задние ноги-то и придавил. Он и опустился враз — не может вылезти из-под лодки. И взять его нельзя — живой. У папаши складень был, нож. Я подобрался к шее: чик, чик... Да куда! Шкура крепкая — даже не прорезал. Он головой мотнул — я упал, складень — в воду. Так и потеряли тогда складень... Жаль, хороший был.

Дык што ж с лосем делать? Я ему на шею — петлю из стального тросика, чтоб не ушел. И еще багор у нас был. Мы про него сначала позабыли, а тут я вспомнил. Взял багор и в затылок ему острием! Он врр-раз свалился. Во как! Тут его скорей в лодку, чтоб никто случайно не увидел. А у нашего болиндера шум, как у рыбнадзора, — у тех тоже болиндер — мы всех рыбаков распугиваем, так что нас редко кто видит.

Дык вот: лося мы повезли к себе на баржу (на лесосплаве с папашей работали и жили на барже). Кое-как завалили его на борт — здор-р-р-ровый лосище! Одни бы не завалили, высоко больно. Нам еще три мужика помогали.

Первым делом, значит, снимаем шкуру. Кишки, требуху, всяку слизь — в нее и камней, камней поболе, проволокой шкуру замотали и — в реку, чтоб никаких следов. Так, значит. Мясо меж собой разделили. Помногу досталось! Во мяса было! Обожрались мяса тогда, понос прохватил, сколько сожрали!

Парень самодовольно хлюпнул носом.

— ...А второго лося я по насту загнал с собакой на лыжах. Наст острый. Лось от меня бегом да бегом. Все ноги об наст порвал до кости: снег в крови был следом. И упал он напоследок, выбился из сил. Я тут кэ-э-эк жжаканом резанул! И конец ему. А далеко от дома. Я токо и смог один окорок взять. Остальное волкам оставил...

Парень обернулся, увидел Петра и перестал рассказывать. Скривился, будто съел горсть облепихи. И как бы извиняясь, и словно ни в чем не бывало пригласил:

— Начальник, иди выпей стакан с

рабочим классом.

Петр подошел. Постоял молча, потом, не отрывая глаз от смутившегося парня, тихо и недобро проговорил:

— Слушать тебя противно, не то что пить... Чем бахвалишься-то? За такие художества знаешь что делают?

— Да чего ты, начальник...

— Знаешь, что?

— Не знаю...

— Снимают портки и без порток прогоняют в тайгу.

В буфете загоготали, табачный туман встал колом.

— Ладно, ладно, чего ты, — примирительно забормотал парень. — Я так говорю — время провести...

Петр отвернулся, едва не плюнул в сердцах. Не мог слушать изуверских этих россказней. Ушел на палубу, забыв об Алексее...

6

Плоские берега поднялись, обнажились косые пласты серого камня, и подступила сверху ободранная полярными ветрами тайга. Сплошь лиственница, лишь кое-где березка. Шестьдесят километров за кормой, а на берегу не мелькнуло ни зимовья, ни избы, ни чума. Нежилые, пустынные места. Почти вровень с бортом летели две утки, но им уже не удивлялись.

Потом как-то сразу, вдруг показалась баржа с подчаленным к ней катером и чуть подальше — земснаряд.

— Поправляют реку, — равнодушно сказал Петр. — После весны вода спала на двадцать метров... Теперь пробивают фарватер...

Не в себе он — Алексей заметил. Присматривается к берегам, чаще курит и говорит вроде не то, что думает, — о случайном, первом попавшем... Так, для отговорки говорит. Но Алексею отговорки уже не подходили.

— Чего ты?

Петр вздохнул, отвернулся, глядел на отвал волны.

— Да так... Не могу с этим варнаком... Все настроение испортил.

Совсем пригнулся к поручню.

— ...Дай ему волю — перекорежит, перепортит землю и небо. Жадюга... Нахватать, обожраться, чтоб до поноса.

Петр плюнул за борт свежую папиросу. Достал другую.

— ...И чего это зверство такое в нем? Ну, если б голод, семья, дети — тогда понятно. А тут просто от жадности — заграбастать, что попалось, не упустить, нахватать побольше... Да что ж останется-то после него!

— Первобытный он человек. Бросается на все, что понравилось... По-детски это...

— Ты его защищаешь, что ль? Такое дитя надо проучить покрепче, чтоб запомнил...

— Не защищаю. Хочу понять, почему он такой.

— Понимать еще его! Уши ему оборвать. Поросенок он.

Петр с трудом сдержался, помолчал.

— Не рад, что согласился ехать за набором... Захотелось вырваться в город... А теперь думаю — больше не соглашусь. У нас дел полно: вертолетную площадку надо ставить, палаток не хватает... А я вожусь с каким-то варнаком... И эти чудики пароходные сообразили — в буфет вино завезли... Вам с парохода на работу, а вы офонарели... Туркулесов скажет, кого привез...

— Не все ж офонарели.

— Все! И ты хорош — защищаешь браконьера.

Алексей пожал плечами, но спорить не стал.

По левому борту показался кран «ганц» на барже. Берог забит штабелями леса, щитами сборных домов, ящиками. Голубые бочки с бензином ярко цветут на песке.

— Подходим, — вздохнул Петр.

Склад остался позади, и послышался шум, который все нарастал, будто подходили к большому заводу или работала огромная турбина. Что-то шипело и грохало, бухало, рассыпалось...