Лето, в котором нас не будет
Шрифт:
По цветовой гамме он очень удачно сочетался с паркетом, только рыжие волосы всё немного портили.
Поскольку директриса отчего-то не спешила проявлять активность, я растерянно сделала пару шагов вперёд, намереваясь спросить парня, где тут леди Фрагис, как вдруг молодой человек повернул голову, увидел меня и на мгновение сбился с шага. К несчастью, именно в тот момент он проходил рядом с очередной вазой, которой хватило крошечного толчка, чтобы завалиться на бок и тут же с оглушительным — для такой-то тишины — грохотом разлететься на мелкие кусочки. От неожиданности и без того нервный парень всплеснул руками, инстинктивно пытаясь удержать
Рыжий снова всплеснул руками, словно не зная — хвататься за сердце или зажимать рвущийся изо рта крик ужаса.
Директриса, кажется, вжалась в стену.
В ту же секунду из-за какого-то стеллажа вылетела… вылетело… нечто. То есть умом я понимала, что это всего-навсего крошечная сгорбленная старушка с ярко-зелёными, цвета сочной молодой травы, волосами, но всё же трудно было признать, что это — действительно пожилая малье с тросточкой в руке, морщинистым лицом и крючковатым носом, как у какой-нибудь заправской лесной ведьмы — впечатление портил только неправдоподобный безумный цвет торчащей во все стороны шевелюры.
Пожилая фурия не издала ни единого звука, хотя нет, вру — она тихо шипела, словно у неё были перерезаны связки. Очутившись рядом с рыжим, малье Фрагис издала совсем уж зловещий хрип, как будто одежда начала её душить, и неожиданно ловко подпрыгнув, треснула тростью совершенно растерявшегося парня по затылку несколько раз, пока он не догадался рухнуть на колени и не начал с сумасшедшей скоростью собирать упавшие книги и осколки. Периодически повторяя свой злодейский воспитательный приём с тростью, старушка грозно наблюдала за ним сверху — хотя её росточек к этому явно не располагал. Как только осколки были собраны в кучу, малье Фрагис щёлкнула пальцами — и они вспыхнули чёрным пламенем, а через мгновение и вовсе растворились в воздухе.
Оставалось только охнуть — восхищенно и завистливо в сторону уничтожения осколков и сочувственно — в сторону зашуганного паренька, который кое-как поднялся с колен, подобострастно взирая на свою мучительницу.
Мучительница дождалась, пока стопка окажется на столе и принялась дотошно просматривать каждую книгу. Обнаруживая помятый лист, она демонстративно — но молча — совала его пареньку под нос, отчего он бледнел и зеленел всё больше. Наконец, исследование пострадавшей литературы было окончено, после чего юноша поспешил уйти, получив — я глазам своим не поверила — гневное шипение и довольно увесистый шлепок тростью по тощим ягодицам напоследок.
И это всё на глазах у директора?! Здесь разрешены телесные наказания?
Парень молча поклонился малье Лестор, бросил на меня затравленный взгляд — и буквально просочился в дверь, так и не издав ни единого звука.
Старушка приблизилась к нам. Стоило бедолаге уйти, как злобный оскал её маленького сморщенного личика раздвинулся почти что людоедской улыбкой — опять же, в сторону директрисы. На меня она посмотрела без энтузиазма и поманила неожиданно длинным пальцем.
Я подошла поближе, не рискуя слишком уж сокращать расстояние между нами. Но старушка, бойко крутанув своей наказательной тростью, лихо подцепила меня за поясок на платье и потянула ближе.
— Здесссь к книгам относссятсссся уважжжительно! — просипела она, пристально глядя мне в лицо. — Тихо чччитают и ссссдают вовремя, юная леди Флорисссс, верно?!
Я икнула и быстро кивнула.
На всякий случай — раз десять.
Глава 18.
Одна тысяча пятьсот пятый год
Сбежать оказалось на удивление несложно. Тридцать первый постарался проделать всё максимально аккуратно.
Выбрал тихое местечко подальше от площадки рядом с ограждением, там, где другие дети бывают редко из-за колючего кустарника, давно уже отставившего всякие позывы плодоносить и злобно ощетинившегося на своих всеядных соседей острыми тёмными шипами. Несколько дней, не подряд, конечно, Тридцать первый забредал туда, пытаясь понять — вызывает он у кого-нибудь подозрение своим маршрутом или нет? Впрочем — и он уже давно это понял — из всех питомцев Джаксвилля особо пристальное внимание доставалось тем, кого считали по-настоящему опасными: Третьему, Четвёртой, Десятому, Двадцатой и таким, как они. За остальными следили тоже, конечно же, но самую толику меньше.
Его заслуживающим внимания явно не считали, да и вёл он себя тихо, агрессию не выказывал… Оно и к лучшему.
Эймери навещал облюбованное место не часто и не редко, периодически. Как ни хотелось ему поторопиться, а всё же следовало проявлять осторожность и, что немаловажно, сохранить силы. На прочное, окантованное металлом дерево он воздействовал раз за разом, аккуратно и методично, хотя мог бы справиться за пару визитов. Но он боялся выдать себя измученным видом, поэтому ослаблял, старил материал по небольшому куску, и справился за две недели — оставалось обернуть руку какой-то тряпкой и ударить кулаком по прогнившей, истлевшей насквозь до состояния трухи древесине и ржавым железякам. С его вполне себе компактными габаритами пролезть в образовавшуюся щель не составило особого труда.
Так что это было несложно. Куда труднее — избавиться от неожиданного ощущения неправильности своего одиночного ухода. Но не мог же он тащить за собой других, особенно — тех несмышлёных семилетних детишек! Тем более девчонок… Не мог. Он и сам-то не был ещё уверен, что сможет отойти от Джаксвилля на добрый десяток шагов, не то что сбежать. А прихватить эту мелочь, у которой через час заболит живот или нога или голова, через два захочется пить, есть, в туалет, а через три польются айвурским водопадом слёзы…
Про айвурский водопад рассказывала мама. И именно ради мамы он собирался бороться за свою жизнь, за своё имя, память и дар. Нечего сентиментальничать.
Он ушёл после обеда — до ужина оставалось часов пять. Можно было бы и после ужина, но вечерняя проверка, когда их тупо пересчитывали по головам, проводилась не по расписанию, а всегда спонтанно, и он не мог поручиться, что его отсутствие не будет замечено сразу же, к тому же ночью идти не хотелось. Днём же в Джаксвилле наступало сонное затишье, прерываемое разве что голодным бурчанием прилипших к позвоночнику полупустых животов воспитанников.
Мама не хотела бы, чтобы он голодал…
Оставалась одна весомая опасность — бродящая по периметру охрана. Но эти две недели Эймери не только издевался над деревом и железом, но и в проделанную щель наблюдал за высокими мощными силуэтами уныло и бездеятельно томящейся без дела стражи. Побеги из Джаксвилля случались более чем редко, всё-таки и по возрасту здешние обитатели были маловаты, и по силам слабоваты. Не то что бы охрана пренебрегала своими обязанностями, но слегка расслабилась. Всего за две недели Тридцать первый смог вычислить рисунок их на первый взгляд хаотичных передвижений.