Летописи Арванды. Легенды спящего города
Шрифт:
роженно смотрит на открывшуюся ему картину, невольно сравнивая с побере-
жьем Ниццы…
А в т о р : Архиепископу Генуи, кардиналу Тадини, примерно 57
лет, он ровесник Никколо Паганини. Выросший вместе с Никко-
ло, он всю жизнь завидовал его таланту. Ради того, чтобы добиться
успеха и миновать неотвратимую нищету, он принял сан и стал
уверенно продвигаться по кардинальской
жит к ордену иезуитов. Доменико Гальвано, епископ Ниццы, при-
ехал в Геную по приказу своего духовника — кардинала Тадини…
В умиротворенные размышления епископа Гальвано резким криком чайки вры-
вается голос кардинала Тадини…
Та д и н и ( з л о б н о - р а д о с т н о ) :
Осталось ждать уже недолго, мои собратья донесли,
Что ждет последняя дорога, и он уйдет за край земли…
Великий Мастер! Паганини! Скрипичный гений, виртуоз!
Ты, прежде, чем сойдешь в могилу, узнаешь вкус соленых слез!
Гальвано, сын мой, постарайтесь, чтоб слухи расползлись быстрей —
Пускай растет обида братьев и возмущение людей!
Пусть знают все о богохульстве и одержимости его,
И что на лбу багровым пульсом сияет дьявола клеймо!
Пусть разнесет молва, чтоб миру о преступленьях рассказать —
Наш гений растерял все силы, он едет в Ниццу умирать!
Епископ Гальвано отрывается от своих наблюдений и подобострастно смотрит
на кардинала.
Га л ь в а н о ( у в е р е н н о ) :
Архиепископ, все готово — о Паганини знают все,
Уйдет он без прощенья слова, уйдет, не преданный земле!
И если в Ницце оборвется богопротивный путь его —
Благословенье не коснется, проклятье ляжет на чело!
Никто из верных сынов церкви не примет исповедь глупца,
Что ради славы предал веру, отринувши любовь Творца!
Он не найдет приют в тех землях, и погребения процесс
Не совершится, где значенье имеет Христианский крест!
Та д и н и :
Отлично, сын мой, приступайте… Господь поможет вам в пути —
Немедля больше, выезжайте, чтобы живым его найти…
Епископ Гальвано целует перстень кардинала, тот благосклонно кивает ему на
прощание, Гальвано уходит. Кардинал Тадини подходит к окну…
А в т о р : Кардинал Тадини всматривается в безбрежную синь,
расстилающуюся вдали, от блеска играющего на воде солнечного
сияния на глазах выступают слезы, Тадини переводит взгляд на го-
род, словно пытаясь
среди плотно наседающих друга на друга домов — переулок Чер-
ной кошки, где осенним вечером 1782 года родился тот, чей талант
отравил всю жизнь кардиналу…
Та д и н и ( я р о с т н о ) :
Нет… Я не верю! Господи! Не верю! Как мог ты дар такой ему отдать?!
На лбу его сияет метка зверя! Вокруг толпится дьявольская рать…
Пусть зависть пеленой глаза застила, пусть сердце мне прожег
тлетворный яд —
Я ненавижу музыку и имя того, кто нес с рожденья Твой талант!
О Боже! Звуки, что летят как искры и опадают ворохом листвы,
Кружатся в поднебесье ветром быстрым, низвергнутся на землю
с высоты…
Он слышит… слышит! Мир, что я не вижу, что Ты мне
не откроешь никогда —
Ему тот мир стал и родней и ближе земного… Словно вешняя вода
Разбудит к жизни ледяное сердце и уведет в неведомую высь —
А мне… в удушье злобном не согреться… И в темный лабиринт
уводит мысль…
Одна лишь мысль! Не я Тобой был избран! И дар услышать жизнь
ты дал не мне!
А мне остался только жалкий призрак мечты, что растворилась
в тишине…
Как я любил мелодии и звуки и я играл… Но вдохновенья дар
Ты дал ему! И скрипку в его руки вложил. Как свет, как истины пожар!
Ты так решил… Но я решу иначе, пусть за чертой, но я реванш возьму —
Покуда мое слово что-то значит, Маэстро сгинет в проклятую тьму!...
Кардинала трясло, судорога проходила по его телу, словно от удара молнии…
А в т о р : Тадини снова явственно увидел себя и.. того, другого,
кого он так неистово теперь ненавидел и проклинал — им было
по 14 лет, но Паганини уже восхищалась вся Генуя, у него уже тогда
сыскался покровитель, а у Тадини не было ничего: ни восхищения,
ни покровителя, ни надежд. Он любил музыку, не мог жить без нее,
но он не мог извлечь из скрипки звуки, от которых замирала душа,
и уж тем более, не мог сам написать такую музыку… Не мог, как
ни старался. Именно тогда он избрал единственно возможный для
него путь к вершинам — пусть не светским, но вершинам. Он про-
шел всю церковную лестницу с показным смирением и неистовым
честолюбием — он шел на вершину, чтобы когда-нибудь иметь воз-
можность поквитаться с тем, кого считал недостойным Божьей
милости. Кардинал походил по комнате и снова подошел к окну,
но чистая синева не развеяла его мрачных мыслей, наоборот, он
принял решение идти до самого конца.