Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

Майринк Густав

Ломая руки, безбрючный Пингвин одиноко возвышался в центре своего необитаемого острова; блуждая одичалым взором по комнате, он поглядывал то в сторону еще сулившего

слабую надежду колокольчика, который безмятежно отдыхал на ночном столике, то вниз — на свою тощую икру с проволокой седых волос, едва прикрытую разорванной рубашкой.

Будь у него хоть какое-нибудь оружие, он бы немедленно капитулировал, сложив его на негостеприимную землю своих владений.

«Если бы я был женат! — по-стариковски пригорюнился он. — Все бы пошло по-другому! А теперь, всеми покинутый, я одиноко наблюдаю закат своей жизни. Даже мои вещи не любят меня! Ничего удивительного! Ведь

ни одна из них не подарена мне любящей рукой; как же от этих вещей может исходить любовь!.. Все это я должен был покупать себе сам. Даже вас! — И он печально кивнул своим тигровым туфлям. — Именно такими безвкусными я заказал вас, пытаясь убедить себя, что это подарок. Думал этим привлечь в свою холостяцкую квартиру домашний уют. О Боже, как я заблуждался!»

Флугбайль грустно вспомнил одиноко проведенное Рождество, когда в каком-то угаре сентиментальности самому себе подарил эти тигровые туфли.

«Господи, если бы у меня была, по крайней мере, преданная собака, как Брок у Эльзенвангера!»

Он почувствовал, что впадает в детство.

Попытался взять себя в руки, но ничего не вышло.

Как обычно в таких случаях, стал называть себя «экселенц», однако на сей раз даже это не помогло...

«Да, да, тогда, в "Зеленой лягушке", Зрцадло был совершенно прав: я — Пингвин и летать не умею.

Да и никогда, в сущности, не умел летать!»

Глава 8

Путешествие в Писек

В дверь постучали, потом еще и еще раз, стук становился все громче, но сказать «войдите» господин императорский лейб-медик уже не решался.

С него хватит! Явление экономки, живой, во плоти, с брюками, сшитыми из самой что ни на есть реальной материи, — это, очевидно, что-то из области несбыточных мечтаний, а чудес, как известно, не бывает. Пусть теперь там хоть дверь высадят, а предательской надежде он больше не поддастся. Все что угодно, только не новое разочарование.

Чувство жалости к самому себе, равно присущее старикам и детям, окончательно скрутило его.

Однако соблазн был слишком велик. Пингвин долго крепился, но искушения не выдержал и буркнул:

— Войдите.

Увы и на сей раз его надежды были обмануты.

Несмело подняв глаза, он увидел, как в дверной проем нерешительно просунулась голова... Богемской Лизы.

«Нет, это уже переходит всякие границы», — едва не рявкнул господин императорский лейб-медик, однако даже придать своему лицу выражение, подобающее «его превосходительству», ему не удалось, не говоря уж об изречении столь невежливой фразы.

«Лизинка, ради Бога, поди отыщи мне брюки!» — охотнее всего взмолился бы он сейчас в полной беспомощности.

Старуха, заметив по его лицу, до какой степени он раскис, немного приободрилась.

— Извини, Тадеуш. Клянусь, меня никто не видел. Я бы никогда не пришла сюда, в Град, но мне необходимо с тобой поговорить. Прошу тебя, Тадеуш, выслушай меня. Только одну минуту. Это чрезвычайно важно! Ты должен меня выслушать. Никто не придет. Никто не может прийти. Я два часа ожидала внизу, пока не убедилась, что в замке никого нет. А если б кто и пришел, я бы скорее выбросилась из окна, чем опозорила тебя своим присутствием.

Все это она выпалила одним духом, задыхаясь от возбуждения.

Мгновение императорский лейб-медик колебался. В нем боролись сочувствие и ставший привычкой страх за доброе имя Флугбайлей, веками сохранявших свою репутацию незапятнанной.

Наконец в нем восстала, как нечто почти инородное, какая-то независимая, самоуверенная гордость.

«Куда

ни взгляни — слабоумные болваны, пьяные кутилы, неверные слуги, продувные трактирщики, сволочи-вымогатели и мужеубийцы, так почему же я не могу по-христиански принять отверженную, которая на дне отчаяния и нищеты целует мой портрет, находя в этом хоть какую-то тень утешения!»

Улыбнувшись, он протянул руку Богемской Лизе:

— Садись, Лизинка! Устраивайся поудобней. Успокойся и не плачь. Ведь я рад! Действительно! От всего сердца! И вообще, теперь все будет по-иному. Я больше не могу видеть, как ты голодаешь и гибнешь в нужде. И какое мне дело до других!

— Флугбайль! Тадеуш, Тад... Тадеуш! — вскрикнула старуха и зажала уши. — Не говори так, Тадеуш! Не своди меня с ума. Безумие шествует по улицам. Средь бела дня. Оно уже охватило всех. Но не меня. Будем держаться вместе, Тадеуш! Сейчасмне необходимо сохранять ясный рассудок. Речь идет о жизни и смерти. Ты должен... должен бежать! Сегодня. Сейчас же! — Она прислушалась к доносившимся с площади звукам. — Тыслышишь это? Они идут! Живо! Прячься! Слышишь барабанный бой? Вот! И снова! Жижка! Ян Жижка из Троцнова! Зрцадло! Дьявол! Он закололся... И они содрали с него кожу... У меня! В моей комнате! Он так хотел. И натянули на барабан... Это сделал дубильщик Гавлик... Он идет впереди и бьет в барабан. Разверзлись адские врата. Канавы снова наполнились кровью. Борживой — король! Отакар Борживой!.. — Простирая руки, она застыла, словно видела сквозь стены. — Ониубьют тебя, Тадеуш!.. Дворянство уже бежало. Сегодня ночью... Неужели все тебя забыли? Эти изверги вырезают всех, в чьих жилах течет дворянская кровь. Я видела одного. Ставна колени, он пил струившуюся в канаве алую влагу... Кровопийцы!.. Слышишь?.. Вот! Вот! Прибыли солдаты! Солда...

И она рухнула в беспамятстве.

Флугбайль поднял ее и уложил на ворох одежды. Ужас охватил его.

Старуха тут же пришла в себя.

— Барабан из человеческой кожи! Спрячься, Тадеуш, ты не должен погибнуть! Спрячься...

Он прикрыл ей ладонью рот:

— Тебе лучше сейчас помолчать, Лизинка! Слышишь? Делай, что я скажу. Ты же знаешь, я врач и лучше тебя разбираюсь, что к чему. Я принесу вина и чего-нибудь поесть. — Он огляделся. — Господи, мне бы только брюки! Это сейчас пройдет. У тебя в голове помутилось от голода, Лизинка!

Старуха вырывалась и, сжимая кулаки, заставила себя говорить как можно спокойнее:

— Нет, Тадеуш, это у тебя помутилось в голове. Я не сумасшедшая. Все сказанное мною — правда. До последнего слова. Конечно, они пока внизу, на Вальдштейнской площади; люди в страхе бросают из окон мебель, пытаясь преградить им путь.Кое-кто из преданных своим господам смельчаков оказывает сопротивление, строит баррикады; ими предводительствует Молла Осман, татарин принца Рогана. Но в любой момент Градчаны могут взлететь на воздух: бунтовщики все заминировали. Я это знаю от рабочих.

По старой профессиональной привычке он пощупал ее лоб.

«Надо же, чистый платок надела, — отметил про себя. — Бог мой, даже голову вымыла».

Поняв, что он все еще принимает ее слова за лихорадочный бред, она задумалась — во что бы то ни стало надо заставить его поверить.

— Способен ты хоть одну минуту выслушать меня серьезно, Тадеуш? Я сюда пришла, чтобы предупредить тебя. Ты должен сейчас же бежать! Каким угодно способом. Появление их здесь, наверху, на Градской площади, — вопрос лишь нескольких часов. Прежде всего они собираются разграбить сокровищницу и собор. Ни единой секунды ты не можешь быть больше уверен, что останешься жив, понимаешь ты это?