Летучий корабль

rain_dog

Ты просыпаешься утром в гостинице небольшого города, где тебя никто не знает, одеваешься и спускаешься к завтраку — кофе, бутерброды, может быть, мюсли или йогурт, проходишь мимо администратора, не забыв поздороваться и сдать ключи, идешь по улице, разглядываешь дома, набережную. Странно, повсюду, где бы я ни оказывался в те дни, я видел практически одно и то же — море и скалы. Холодное море, совсем не похожее на то, к которому я так стремлюсь, но попаду еще не скоро. Никто не знает твоего имени, нет ни одного человека, которому твое лицо могло бы показаться хотя бы смутно знакомым. Никто не окликнет тебя, не спросит: «А что Вы, собственно говоря, тут делаете, мистер Поттер?» В твоем рюкзаке две футболки, смена белья, джинсы, которые ты только что забрал из гостиничной прачечной, на тебе куртка, надежно защищающая от свежего утреннего ветра. Твой паром отходит через час, давай уже побыстрее, следующего ждать еще долго, хотя тебе

вроде и некуда спешить.

Ты свободен, Юэн Эванс, но ты стремишься куда-то вперед, там опять будут скалы, покрытые крохотными кустами черники и голубики. Если забраться повыше, можно устроиться прямо на тропинке, открыв банку безалкогольного пива, которое здесь продается повсеместно в огромном количестве и разнообразии, что, видимо, демонстрирует заботу правительства о местном населении — так оно оберегает своих граждан от чрезмерного пьянства. И смотреть на море, на лодки и катера: белое и серо-голубое. А когда солнце опустится еще ниже, и вечерние тени, до этого прятавшиеся в зарослях, решатся покинуть свое убежище и приблизиться к тебе, ты встанешь и, двигаясь легко, как человек, которого никто и ничто не держит, отправишься в свой номер в не знаю уже какой по счету небольшой аккуратной гостинице, где ты еще днем, заполняя бланк по прибытии, в очередной раз заявил миру о том, что ты отныне Юэн Эванс. Будто лишний раз заверяя в этом и себя самого. Просто Юэн — тот, кто вырвался из прошлого, идущий навстречу своему неясному будущему, смело рассекая грудью настоящее, словно морские волны.

Где-то, кстати, вовсе и не так далеко отсюда, наверное, гуляют сейчас по пологим холмам, покрытым сочной весенней травой, те единственные, кто еще остался у меня на свете — мои Рон и Герми. Может быть, держатся за руки, наблюдая, как накатывают на берег волны, или просто валяются на зеленых склонах, глядя в бездумное безмятежное небо. Иногда я даже ловлю себя на мысли, что мне хотелось бы оказаться рядом с ними — нет, не навсегда, даже не надолго. Нет, это было бы так, словно мы встретились в отпуске — случайно пересеклись в каком-нибудь маленьком городишке, провели вместе один или два дня, а потом ветер вновь бы понес нас прочь — каждого в своем направлении. Когда я в те дни размышлял о свободе, она представлялась мне именно такой.

Раньше я никогда не думал о том, стану ли я скучать по Англии. Никогда не ощущал ничего подобного, когда мы жили на пиратском острове, даже и не задумывался, что на моей покинутой родине есть хоть что-то, о чем я мог бы скучать. А теперь вот вышло, что все-таки чего-то не хватает. Сейчас, в самом конце весны, мне отчего-то недостает именно этих невысоких, переходящих один в другой холмов, полого спускающихся к морю. Место, где время могло бы просто остановиться. Потому что его ход там не имеет ни малейшего смысла. Я оставил бы только смену сезонов. Хотя, быть может, это лишь одно из проявлений моей усталости — меня утомляет даже неровный контур фьордов. Так что я возвращаюсь в столицу, решив все же выяснить, каков из себя город Осло, когда приезжаешь в него в здравом уме и твердой памяти.

Мы по-прежнему пишем друг другу, но сейчас, когда и они, и я чувствуем себя хотя бы в относительной безопасности, тон наших писем становится спокойным — они чинно гуляют и дышат воздухом, иногда перебираясь из города в город. Я занят примерно тем же. Даже из писем Герми постепенно уходит обида на нас с Роном, она все меньше беспокоится за меня и уже не пытается выяснить, не чувствую ли я чего-нибудь странного после произнесенного мной заклятия. Но я вполне здоров, мне больше не снится мое мертвое тело за рулем ушедшего под воду автомобиля. Просыпаясь утром, я даже не могу вспомнить, что мне грезилось ночью, может статься, что и ничего.

Я рассматриваю в музеях корабли викингов, несколько раз обхожу вокруг Кон-Тики Тура Хейердала, поднимаюсь на борт Фрама, удивляясь, как небольшая деревянная шхуна могла ходить к Северному и Южному полюсу. Разглядываю морские карты, даже отваживаюсь позвонить в бортовой колокол — здесь это никого не смущает. Снова тени кораблей в моей жизни — на этот раз выставленные в музейных залах. Их паруса больше не наполняет ветер, не шумят двигатели в машинном отделении. Они словно замерли — неживые, неопасные, навечно вставшие на прикол и позволившие высоким стеклянным крышам стать преградой между собой и бескрайним небом. Такие сейчас как раз по мне… Я хочу даже купить большой альбом с кораблями, но в последний момент меня останавливает мысль о том, что придется таскать на себе всю свою поклажу еще неизвестно сколько времени.

Не могу сказать, что я совсем уже спокоен и ничего не опасаюсь. 20 мая застает меня еще даже не в столице, я, кажется, замечаю, что за день настал, покупая билет на паром и, признаться, даже вздыхаю с облегчением — пока меня носит по этим крохотным островам, вряд ли у меня есть вероятность быть пойманным.

И еще, да, я, наверное, покажусь бездушным и бессовестным, сейчас, спустя больше, чем год, я считаю, что это именно так и было — в тот день я думал о возвращении господина министра на родину с некоторым злорадством. Даже пытался представить себе, как он появится в своем кабинете, или, возможно, отправится сразу к Малфою с отчетом, будет поглядывать на того с едва уловимой улыбкой, свидетельствующей о том, что он доволен собой и тем, как удачно ему удалось выполнить очередную миссию — Довилль, насколько я знаю из газет, оказался невероятно успешен на посту министра по внешним связям — может быть, даже закурит одну из своих сигар, примет из рук Министра Магии бокал с виски. А тот скажет ему как бы между делом: «Знаешь, Северус, до тебя там, конечно, не доходили наши новости. Но почти сразу, как только ты уехал, погиб Поттер. Автокатастрофа. Не справился с управлением и угодил в Темзу на своей маггловской машине. Нелепая история, правда?» Не знаю, как и кто сообщит ему об этом. Может быть, это будет сэр Энтони или еще кто-то. Или секретарша просто положит ему нужный номер Пророка на его письменный стол, чтобы он мог узнать обо всем сам. Станет ли он жалеть о том, что меня больше нет? Или просто пожмет плечами и скажет, что я сам доигрался, заметавшись, как загнанный зверек, в замкнутом пространстве, хотя мне и предлагали массу разумных и достойных выходов? Но я выбрал самый глупый и нелепый путь. Я же не знаю, что на самом деле было написано в заключении Аврората. Если там упоминаются наркотики, я тем более не достоин сожаления. Бывший герой, не справившийся с жизнью, отработанный шлак… Я не верю, что лорд Довилль станет метаться по Лондону в отчаянии и носить цветы на мою могилу. Просто не верю. Хотя, что греха таить, тогда мне очень этого хотелось.

Но, как бы то ни было, мне не суждено узнать об этом — Рон и Герми планируют возвращение не раньше 5 июня. Думаю, они бы предпочли прятаться все лето, но Герми надо начинать заниматься своими университетскими делами, а Рон и так бросил Джорджа одного в магазине на довольно долгий срок. К тому же перемещения по миру, как я уже и сам убедился на собственном опыте, требуют довольно значительных вложений, и если я могу хотя бы похвастаться относительным финансовым благополучием, которое, однако, тоже следует стремиться сохранить, то у Рона и Герми дела обстоят отнюдь не столь блистательно. Да и мистер Эванс на днях получил из Загреба письмо явиться на собеседование 30 июня, так что и ему уже хватит валять дурака — настала пора спускаться с северных скал и выдвигаться в южном направлении.

Когда я все же оказываюсь в городе, где планирую прожить ближайшие несколько лет, он представляется мне совсем небольшим, особенно если сравнивать его с Лондоном. И мне еще очень долго кажется, что я перебрался жить в красивую сказку — окруженные лесистыми холмами старинные дома с красными черепичными крышами, церковные колокольни, проспекты, по которым резво бегают разноцветные трамваи, нешумные площади. Нет, даже не в сказку, а просто в размеренно текущий неспешный старинный роман, где герои живут счастливо и беспечно, стоически переживая незначительные огорчения, порой перепадающие на их долю. В первое время — а я прибываю в Загреб первого июня, чтобы возобновить мои уроки хорватского уже с местным преподавателем, телефон которого дал мне Милан — я живу в гостинице, потому что, во-первых, исход предстоящего мне собеседования совершенно неясен, а, во-вторых, снимать квартиру на длительный срок кажется мне слишком опасным. И у меня такое чувство, будто бы это будет окончательно означать, что я бросил якорь, остановился, а я пока что к этому не готов. Мне еще предстоит побегать пару месяцев, прежде чем я окончательно пойму, что ни коршунам, ни ягуарам до меня уже не дотянуться.

И еще… меня как-то постепенно начинает поглощать чужая жизнь, мерно текущая рядом со мной. Пока я еще могу выбирать, дам ли я вобрать себя ее потоку или же останусь в стороне. В итоге я выбираю первое. Мне странно говорить на чужом языке, я никогда до этого не жил за границей, я не имею в виду мои бестолковые метания по Норвегии — там я вполне мог считать себя туристом. Мне поначалу кажется, что никто меня не поймет, я ужасно стесняюсь попросить что-то в магазине, спросить дорогу, заговорить в гостинице не по-английски. Как будто тот язык, которому Милан так самоотверженно обучал меня в Лондоне, здесь должен оказаться совершенно иным. И в первые дни я буквально заставляю себя говорить, ужасно нервничаю, заранее формулирую то, что хочу сказать, чтобы потом, едва открыв рот, немедленно это забыть. Но и это проходит за первые несколько дней — я обнаруживаю, что меня понимают, я даже вполне сносно могу разобрать, что сказали мне в ответ. Иногда я целыми днями просиживаю в номере гостиницы перед телевизором — через пару часов голова моя начинает пухнуть от количества чужих слов, обрушивающихся на меня, словно лавина.