Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
…В школе тихо и пусто.
На втором этаже рабочие в синих халатах вносят в учительскую столы и стулья, остро пахнет свежей краской. На лестничной площадке стоит старое трюмо с потускневшим верхом, пол здесь выложен широкими кафельными плитками, вытертыми тысячами каблуков.
Прежде всего мы идем в свой класс.
Раньше тут стояли столы, сейчас — парты, на их тусклой черной поверхности неподвижно греются солнечные зайчики.
Широким шагом Юрка подходит к доске, берет осколок мела.
— Квадрат суммы двух
Все по-прежнему, и все, однако, не так.
Несколько минут разговариваем в коридоре с довольно молодой «техничкой». Прежних педагогов она не знает, нынешних не знаем мы; директор школы оказывается на месте, в кабинете. Фамилия его нам ничего не говорит — Цветков.
Кабинет находится на первом этаже, в самом углу коридора. Когда-то это была святая святых, в которую редко кто заглядывал по своей воле. Сейчас, постучавшись, переступаем порог без былого трепета: чуточку любопытства пополам с легкой грустцой.
У директора посетитель — немолодой широкоплечий человек, смешно, по-ученически сложивший на коленях руки.
— Садитесь, товарищи, — приглашает директор. — Я сейчас освобожусь…
У него внимательные серые глаза, пытливо глянувшие на нас из-под стекол роговых очков, большой загорелый лоб и белесые густые волосы, — приметы, по которым с одинаковым основанием можно дать и сорок лет и пятьдесят пять.
— Вот так, товарищ Максимов, — говорит директор, делая какую-то пометку в тетради. — Вашего сына мы зачислили в десятый «А».
По широкому грубоватому лицу посетителя пробегает мягкая улыбка, он поднимается.
— Спасибо, товарищ директор! Я ведь, сказать вам, тоже этот класс кончал. В 1934-м…
— Да ну? — Озабоченный взгляд директора меняется, теплеет. — Приятно, очень приятно! Дело в том, что и я кончал девятый «А». В двадцать восьмом, тогда еще девятилетка была.
Мы с Юркой переглядываемся; директор провожает Максимова до дверей, долго прощается с ним.
— Прошу извинить, — вернувшись, разводит он руками. — Видите, как получилось?
Мы делаем шаг вперед, докладываем:
— Десятый «А» выпуска тысяча девятьсот тридцать девятого!
Секунду-другую серые глаза из-под очков недоверчиво окидывают наши торжественно-напряженные лица и молодо вспыхивают.
— Вот это праздник! — Директор протягивает нам обе руки. — Ну спасибо, товарищи, спасибо!..
Уходим мы через час, если не позже, вдоволь навспоминавшись и договорившись провести летом будущего года, если, конечно, будем живы-здоровы, съезд бывших учеников нашего десятого «А».
— Только помните об условии, — напоминает директор, — у нас! Старички вон до сих пор при каждом выпуске вспоминают: хорош, мол, класс, да в 1939 лучше был. Так что помните: школа в вашем полном распоряжении!
Он провожает нас сначала до дверей, потом выходит на крыльцо и, когда мы оглядываемся,
…Обойдя полгорода, мы сидим в Пионерском парке, вытянув усталые гудящие ноги.
Разбитый комсомольцами и пионерами в тридцатые годы на пустыре, где когда-то стоял приземистый с жирно блестящими куполами собор, парк разросся, давно стал излюбленным местом отдыха горожан, но благодарно сохранил свое крылатое молодое имя — Пионерский. Мы бегали сюда едва ли не всем классом, готовились к экзаменам, дурачились, назначали в тенистых, пронизанных солнцем аллеях свои первые свидания… В безветренном синем воздухе чуть слышно шумят кроны деревьев, благоухают в клумбах цветы, стеклянно разбиваются струи фонтана.
Рядом с нами на скамейку присаживаются две девчушки с одинаковыми кокетливыми челочками и оживленно говорят о каком-то Лешке. Юрий мельком смотрит на них, улыбается.
— Сейчас и наша девушка придет.
Девчата недвусмысленно фыркают — два пожилых, в их представлении, дяди говорят о девушке — и, смущенные взглядом Юрия, отворачиваются, щебечут.
Наша девушка — это Шура Храмкова, единственная, не считая Вовки Серегина, кого нам удалось найти в Кузнецке.
Серегину мы позвонили на фабрику еще утром и договорились о встрече; Шуры не было ни дома, ни на работе, оставили ей записку с требованием быть в три часа дня на центральной аллее — сегодня суббота, освободиться пораньше имеет право даже такой руководящий товарищ, как начальник жилищно-ремонтной конторы.
— Очень уж она себе не женскую профессию выбрала, — удивляюсь я.
— Почему? По характеру. Помнишь, она какая боевая? Ого! — Юрий сжимает кулак, многозначительно покачивает им. — В наше время не разберешь, какая работа мужская, какая женская…
— По-моему, идет, — не очень уверенно говорю я.
Ну, конечно же, Шура! Разве что чуть пополневшая, она идет прежним стремительным шагом; еще издали глаза ее, под разлетевшимися бровями, неудержимо улыбаются; не слушаясь, расплываются в улыбке полные губы.
Девчонки на скамейке фыркают и поднимаются. Эх, челочки, челочки, ничего-то вы еще не понимаете!
— Ох, молодцы! Ну, молодцы! — чуть запыхавшись, вместо приветствия говорит Шура и обнимает нас обоих сразу. Сейчас, вблизи, видно, что и она далеко не молоденькая. Густые каштановые волосы прострочены серебряной нитью, золотистый пушок по краешкам губ, который в юности тянуло поцеловать, теперь, увы, скорее напоминает о возрасте…
— Где ты сейчас? Как живешь? — Шура засыпает Юрия вопросами, то дотрагиваясь до него рукой, то дергая за пуговицу пиджака, и не сводит с него заблестевших, не тронутых временем глаз.