Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
Все понятно. Юрка всегда пользовался у наших девчат большим вниманием, нежели я, смешно только, что это задевает до сих пор.
— Так чего мы стоим? — удивляется Шура. — Пошли ко мне.
— Нельзя. — Юрий, улыбаясь, смотрит на все такую же подвижную, энергичную Шуру. — Сейчас Вовка Серегин подойдет.
— Он такой толстый стал! — смеется Шура и не договаривает.
— Это кто толстый? — раздается грозный бас; розовощекий и круглый, как шарик, Вовка Серегин выкатывается откуда-то из-за деревьев. — Я толстый?
Облапив,
— Ну как ты? Я тебя давно что-то не встречал.
— А что мне делается? — беспечно отвечает Шура и снова радостно оглядывает нас. — Здорово, что мы собрались, ребята!
Она подхватывает нас под руки, мы идем плечо в плечо, перегородив тротуар и явно мешая прохожим, весело болтаем, — почти совсем так, как ходили по Кузнецку много лет тому назад…
— Одну минуту, ребята. — Наш энергичный верховод останавливается возле небольшого, не законченного ремонтом дома и, выскользнув из рук, ныряет в покосившуюся калитку.
Деревянный сруб уже перебран, между золотистых бревен торчит пакля, косыми треугольниками сложены балки крыши, в калитке видна красная горка кирпичей, — Пошла на объект, — подмигивает Вовка.
— Субъект пошел на объект, — балагурит Юрий. — Что, не стихи разве?
Шура возвращается, стряхивая с плеч опилки, глаза ее удовлетворенно блестят.
— Заканчивают. Попортила я с этим домом кровушки!
— А портить — обязательно? — спрашиваю я.
— Обязательно! План поломала, а этот дом отремонтировала. Живет в нем такая же горемыка, как и я. Вдова.
— Как вдова?
Не веря услышанному, я смотрю на Шуру и понимаю, что ничего-то мы не заметили, не поняли. Ни этих скорбных складочек у губ, ни давней припудренной синевы под глазами, не вгляделись, наконец, в сами глаза стремительно заполняемые болью.
— Обыкновенно — вдова, — просто и сурово говорит Шура.
Шура шла, радуясь, что сегодня удалось освободиться засветло.
Во дворе на нее чуть не налетела Женька. Длинноногая, смуглая, как цыганенок, она неслась, держа в вытянутых руках миску с малосольными, облепленными смородиновыми листьями огурцами.
— Мам, а у нас гости! — торжествующе выпалила она. — Дядя Сережа приехал!
— Да? — Шура на секунду остановилась, по ее полным губам скользнула быстрая улыбка, и тут же, если не одновременно, широкие брови сошлись у переносья. — Ну, пойдем.
Шура шла позади дочери, глядя, как мелькают ее стройные загорелые ноги, и потихоньку вздыхала. О чем? Бог весть…
Столик в прихожей был завален кульками и свертками, такие же кульки и свертки лежали в столовой. — Шура улыбалась и хмурилась. «Ну, конечно, Сергей Сергеевич без этого не может…»
— Здраю-желаю, Шурочка! — невысокий крепыш с бритой до синевы головой, на широких плечах
— А это обязательно, Сергей Сергеевич? — выговорила Шура, показывая на свертки. — Правда, ну зачем?
— Суровый вы человек, Шурочка! — шутливо пожаловался Пересветов. Неужели до сих пор не поймете, что мне-то и порадовать на этом свете некого? Кроме ваших дочек. И вас.
Минуту назад веселый и оживленный Пересветов погрустнел.
— Простите, Сергей Сергеевич! — извинилась Шура, ласково дотронувшись до его локтя.
— Мам, обедать! Дядя Сережа — обедать! — скомандовала вбежавшая Женя.
Анна Семеновна варила на кухне пельмени; о госте она не обмолвилась ни словом, но весь ее вид, озабоченность, с которой она стряпала, говорил о том, как она довольна. Видно, все свое радушие и хлебосольстве, которые не успел оценить покойный зять, она отдавала его товарищу.
— А Нинушка где, мама?
— В кино убежала.
— Балуешь ты ее. Позавчера же была.
— Когда и побегать, как не теперь. Чай, лето. — Анна Семеновна легонько подтолкнула дочку. — Неси, пока не остыли-то. Да садитесь, сейчас и я тут прикончу.
За столом Пересветов шутил и только под конец, слегка захмелев от трех рюмок водки, признался:
— Переведут, должно быть, меня из Куйбышева. Вызвали в отдел кадров.
— Жаль, — огорченно сказала Шура. — А может, обойдется?
— Вряд ли, Шурочка. — Пересветов кротко вздохнул, показал большим пальцем куда-то вверх. — Туда зря не приглашают.
— И к нам больше не приедете? — сокрушенно спросила Женя.
— Что ты, Чернявочка! — переполненный теплотой, голос Пересветова дрогнул. — Куда бы ни послали, хоть в отпуск, а примчу. На тебя, козу, поглядеть.
Сергей Сергеевич обнял острые плечи Жени, она доверчиво и привычно прижалась к нему. «Детей любит, а своих нет. Оттого и все семейные неурядицы», — подумала Шура.
— Ну, Анна Семеновна, — повеселевший Пересветов поднялся, шутливо прижал руки к груди, — уважили! Высший класс — пельмешки. Экстра! Земным вам поклоном за них!
— Вы уж скажете, Сергей Сергеевич! — Анна Семеновна от удовольствия зарумянилась. — Нравится, так еще кушайте.
— И рад бы, да не могу. После такого обеда — два часа гулять надо. Чтоб не растолстеть. — Пересветов взглянул на Шуру. — Не составите, Шурочка, компанию? Соскучился я по вашему Кузнецку.
— Чего же не погулять. Погуляйте, — поддержала Анна Семеновна. — Вон теплынь какая.
— Я с удовольствием.
Несколько минут, пока Шура переодевалась, Пересветов простоял перед фотографией Андрея — своего фронтового друга и побратима. Фотография была увеличена скверно, но даже на ней глаза Андрея были живыми и требовательными.