Летят наши годы (сборник)
Шрифт:
— Я готова, — выйдя из спальни, объявила Шура; увидев Сергея Сергеевича у фотографии, она потаенно вздохнула.
Вечерело, откуда-то из центра доносилась музыка; словно подчиняясь тихой благодати августовских сумерек, Пересветов взял Шуру под руку. Она с удовольствием оперлась на его руку, про себя улыбаясь. Приятно все-таки почувствовать себя женщиной. А не только начальницей, которую по дурной привычке многие зовут на «ты» да еще жалуются: «Худо с тобой, Александра Никифоровна. С мужиком тяпнешь по сто, и полное взаимопонимание!..» Сколько же лет ее никто не вел под руку?..
— Дражайшая
— Сергей Сергеевич, может, вам действительно к нам не ездить? — Шура нахмурилась, попыталась высвободить свою руку. — Мне ведь важно знать, что вы живы-здоровы.
— Представьте себе на моем месте Андрея… Разве бы он забыл семью своего товарища?
«Никогда. И я первая не разрешила бы этого», — хотелось ответить Шуре, но она промолчала.
— Вот и я так же, — словно услышав ее ответ, коротко сказал Пересветов.
— Вы бы тогда вместе, что ли, приехали.
— Звал, сколько раз. — Пересветов поморщился. — Занятая особа…
Шура промолчала опять, испытывая естественное чувство неловкости, жалея Сергея Сергеевича и в который раз поражаясь тому, что о близком по существу человеке можно, оказывается, говорить с такой неприязнью.
Прошли мимо гостиницы, в освещенных окнах которой мелькали майки командировочных. Пересветов вздохнул.
— Вот здесь мы с Андреем жили целую неделю. Почти двадцать лет прошло. — Он пожал Шурину руку. — Помните, Шурочка?
Еще бы Шура не помнила этого!
— Прошло, Сергей Сергеевич, не двадцать лет. Жизнь прошла.
— Да, жизнь…
Непринужденной беседы не получалось; расспрашивать Шуре ни о чем не хотелось, что-либо советовать она тем более не могла. Да и что тут можно посоветовать?..
О жене Сергея Сергеевича Шура знала только то, что она чуть не вдвое моложе его и работала прежде парикмахером. Четыре года назад, будучи уже человеком немолодым, подполковник и познакомился с ней в парикмахерской; кажется, ошибся и, мучаясь, не мог оставить беспомощного, как ему казалось, человека. Доверчивый, мягкий он очень, и всегда был таким…
Чтобы как-то нарушить затянувшееся молчание, Шура начала рассказывать о своей жилищно-ремонтной конторе. Пересветов рассеянно поддакивал, потом предложил:
— Дойдемте до парка?
— Пойдемте.
Гуляли долго, перебрасываясь в самых необходимых случаях ничего не значащими словами; только неподалеку от дома Сергей Сергеевич неожиданно сказал:
— Завидую Андрею.
Шура вздрогнула.
— Это жестоко, Сергей Сергеевич. — В ее голосе зазвенела, обида.
— Вы меня не так поняли, Шурочка, — поспешно возразил Пересветов. — И жил красиво и умер красиво. В бою. — Словно прося не возражать, Пересветов слабо пожал Шуре локоть, заговорил задумчиво: — Погано все-таки жизнь устроена… Каждый человек должен умереть — против этого не попрешь… Но если б меня назначили господом богом, я сделал бы так, чтобы человек уходил без болезней. Без мучений. Сразу… Ввел бы норму — ну, допустим, шестьдесят пять лет. Хватит… Стукнуло — собирает человек гостей. Выпивает
— Мрачные у вас нынче мысли, Сергей Сергеевич.
Представив себе голубое облачко, Шура невольно улыбнулась.
— Нет, почему же? Наоборот: светлые, гуманные. Немного красоты в том, чтобы умереть, держась за кислородную соску.
— А это что-то у вас совсем новое.
— Какое же новое… — Пересветов пожал плечами. — Уверяю вас, Шурочка, полковники — тоже люди. Иногда, как видите, находит и на них. Душу в мундир не оденешь…
И, снова неуловимо изменившись, спокойным шутливым тоном предложил:
— Может, до дому, Шурочка? Что-то на покой старые кости просятся.
Дочки уже улеглись; в столовой белела постланная Пересветову постель; Анна Семеновна ставила на кухне тесто.
— Утром, сказывал, уедет, — объяснила она свою позднюю стряпню и искоса взглянула на Шуру. — Все мается мужик?
— Не знаю, мама, не расспрашивала, — уклончиво ответила Шура.
— Как жизнь-то, бывает, натолкет в ступе — и не разберешь ничего. У одного и дома все, а он казнится. Другой в одиночку мается. И ведь мужик-то славный.
— К чему вы это, мама? — резко спросила Шура.
— Да так, к слову просто. — Мать, наконец, оглянулась. Повинуясь какому-то порыву, сухими пахнущими дрожащими пальцами жалостливо провела по щеке дочери. — Видно, и тебе на роду вдовья доля до конца писана. Я ведь помоложе тебя одна-то осталась…
— Идем спать. Поздно уже, — Шура нахмурилась.
— Иди, дочка, иди, — торопливо закивала Анна Семеновна. — Я сейчас тут…
Сергей Сергеевич спал или делал вид, что спит, — в столовой слышалось его ровное, может быть, слишком ровное для спящего дыхание; в тусклом серебре луны остро блеснула золотая звездочка на повешенном поверх стула кителе.
Спали и дочки. Шура наклонилась над их кроватью, по привычке, как на маленьких, поправила одеяло, и тут же теплые обнаженные руки старшей, Нины, обвили ее шею.
— Спокойной ночи! — горячо дохнула она в ухо матери.
— Спи, дочка, спи. — Шура дотронулась губами до прохладного лба дочери, быстро, чувствуя, как горячо стало глазам, отошла к своей кровати. Как все-таки будоражит каждый приезд Сергея Сергеевича и память и сердце!
…Они пришли в горком комсомола под вечер, когда второй секретарь Шура Валькова собиралась уже уходить.
— Капитан Храмков, — представился горбоносый летчик, коротко вскинув затянутую кожаной перчаткой руку к серой ушанке.
— Присаживайтесь, товарищи, — захлопотала Шура, сдергивая красные шерстяные варежки и возвращаясь за свой секретарский стол.
Второй офицер, помоложе и пониже, молча козырнул и молча уселся, не спуская глаз с молоденького и симпатичного секретаря горкома.
— С просьбой к вам, — объяснил капитан. — Застряли тут на несколько дней, тоскуем в гостинице. Сейчас по местному радио услышали про вечер в театре. Не одарите нас билетами? Товарищ — комсомолец, а у меня душа комсомольская. — Карие глаза капитана смеялись.