Лев правосудия
Шрифт:
Дома я заперла пистолет в сейф и подумала, что скоро утратила бы право его носить, если бы больше не нуждалась в нем по работе и не увлекалась спортивной стрельбой. Пожалуй, надо походить в тир, а то совсем разучусь обращаться с оружием.
Моника была еще в «Санс ном», отрабатывала вечернюю смену до конца. Пока дела с рестораном шли без помех: ни неприятных посетителей, ни звонков с угрозами или анонимных писем. Никто не вымогал плату за «крышу» и не утверждал, будто еда испорчена. Я знала, что скоро мне наскучит такая гладкая жизнь. Единственным, кто вносил элемент напряженности, был Юрий Транков. Можно сказать, мне этого не хватало.
Снова вспомнился рассказ Кари Суурлуото о том, что Кейо дважды сбегал из-под
Я решила принять горячую ванну: в квартире имелась такая роскошь. Помешанный на экологии кузен Моники, по слухам, никогда этого не делал, но я включила воду, не засоряя голову мыслями о мертвых белых медвежатах. Какой грязной я чувствовала бы себя, если бы отправилась в постель с Транковым только из детского желания отомстить! Раньше я не сдерживала своих сексуальных порывов и никому не клялась в верности. Не клялась я в этом и Давиду, да он и не просил. Но Транков не мог избавить меня от чувства пустоты, в духовном смысле еще более тяжелого, чем в физическом.
Итак, что я вообще знаю о Давиде? Долгое время он подвизался в Европоле, специализируясь на вопросах энергетики. Привык играть по собственным правилам. Лишь через три месяца после взрыва яхты «I believe» Давид сообщил мне, что остался в живых. Утверждал, что проходил длительное лечение от последствий переохлаждения, полученного при заплыве в ледяной Балтике, и просил ради моей собственной безопасности воздержаться от лишних вопросов.
Но зачем Транков стал бы мне лгать? Вполне возможно, что Давид Сталь переметнулся на сторону преступников, во всяком случае, если его прежние боссы угрожали ему тюремным заключением. Давид всегда плохо переносил власть авторитетов, это он все-таки мне рассказал.
«Зачастую четкие командные отношения облегчают нашу работу. Не бунтуйте против своих непосредственных начальников только ради бунта. Иногда нужно проглотить свою гордость и подчиниться. Нужно научиться оценивать, что является целесообразным», — будто наяву услышала я спокойный низкий голос Майка Вирту. «Ой, Майк! — думала я, подливая в ванну горячей воды. — Давида Сталя ты бы в нашу академию не принял». Чтобы попасть туда, одних денег мало — еще нужно пройти тест на пригодность. Я прилетела в Нью-Йорк самым дешевым рейсом через Стокгольм и Амстердам и провела три ночи в однозвездочном отеле в самом грязном закоулке Куинса. На собеседовании, которое временами напоминало допрос, спрашивали о прошлом, и я была уверена, что ужасный поступок отца лишит меня возможности попасть в число учащихся. Майк Вирту лично решал вопрос о пригодности каждого поступающего. Я помню, как волновалась, ожидая своей очереди в коридоре академии. Я не знала, сколько претендентов было в целом, но принять предполагалось двадцать человек. Молодой афроамериканец, зашедший передо мной, вышел со злобным видом и пнул стену, удаляясь по коридору: сразу было видно, что он не умеет справляться со своими нервами и поэтому не отвечает требованиям, предъявляемым к телохранителю. Майк сидел за столом, перед ним лежала высокая стопка бумаг: наши тесты. Вопросы составлял он сам.
— Садитесь, пожалуйста, — обратился он ко мне.
Эта фраза была мне привычна по урокам английского, но прозвучала она с иным произношением, чем у преподавателя в Оутокумпу. Я хотела остаться стоять: так мне было бы легче выйти побыстрее, не показывая Майку своего разочарования.
— У меня никогда раньше не было студентов из Финляндии. Учился один датчанин несколько лет назад, но вы ведь не можете быть совсем одинаковыми. Или вы, финны, больше похожи на русских?
Мне казалось, моя судьба зависит от ответа.
—
— Интересно. Во всяком случае, ты первая финка в этом учебном заведении. Добро пожаловать! — Майк поднялся и протянул руку, и я ответила широченной улыбкой, будто на печенье из Ханко. [26]
Только позже я сообразила, как мне повезло, что Майк не оказался знатоком финской истории: это известное выражение принадлежит стороннику нашей самобытной культуры А. И. Арвидсону, а вовсе не Рунебергу.
26
В городе Ханко производилось печенье с изображением улыбающегося лица на упаковке и самих изделиях. Отсюда пошло выражение «Улыбаться, как печенье из Ханко». (Прим. перев.)
Но и горячая ванна не успокоила меня. Я подумала, не пойти ли встречать Монику, но потом решила включить компьютер. Зашла на сайт ЦКП под логином и паролем Лайтио, хотя сама пока не знала, что надеялась найти. Задала в строку поиска «Давид Сталь». Ни этот запрос, ни другой, на имя Даниэля Ланотте, ничего не дал. Вот если бы зайти с компьютера Рютконена, но как до него добраться? Попыталась поискать Карло Дольфини — участь мужчины без ботинок продолжала беспокоить меня и спустя полгода.
Бинго! О Дольфини был целый рапорт. «Дольфини, Карло Пьетро Джованни. Родился 4.04.1969 в Риме. Переехал в провинцию Абруццо в Лаго-ди-Сканно в 2005-м. Официальная профессия — пекарь. Держал пекарни в Трастевери и Сканно. Семья: жена Роза, детей нет. (Во всяком случае, от Розы, о внебрачных детях сведений не имеется.) Связи с римской мафией, возможно, переехал в Лаго-ди-Сканно в целях своей безопасности (сведения не проверены). По словам жены, уехал в Америку прошлой весной; со слов соседей, жена уехала вслед за ним. Записей о въезде в страну нет».
Дальнейшее заставило меня похолодеть от страха. «Соответствующий приметам Карло Дольфини полуразложившийся труп найден в ходе осушительных работ в Маремма восемнадцатого октября. На теле имеется смертельное огнестрельное ранение. Роза Дольфини не обнаружена. Родственники ничего о семье не знают. Карабинеры расследуют (будто бы!) смерть Дольфини. Совершенно точно — не расследуют».
Судя по заключительному предложению, автором опуса был сам Лайтио. Вероятно, все это он узнал от своего итальянского коллеги Карузо. Но почему не рассказал о судьбе Дольфини мне?
Да потому что хотел защитить меня, ответила я сама на свой вопрос. Хотел, чтобы я забыла Давида Сталя.
Конечно, тот, кто оставил труп Дольфини в Монтемасси, был осведомлен о том, что Давид жил в доме не один. То, что меня отпустили обратно в Финляндию и не тревожили, могло означать одно из двух: либо меня не посчитали опасной, поскольку я не видела ничего важного, либо убийца был Давид. Но почему мобильник Давида оказался в кармане Дольфини?
Я все-таки ничего не понимала. Все ответы были неправильными. «Признай это, Хилья. Признай, что никогда не узнаешь», — сказала разумная часть меня. Только она никогда не была во мне самой сильной.
На кухне раздался шум: вернулась Моника, и я выключила компьютер. Она спросила, как я провела выходной, и я пробормотала что-то неопределенное про выезд на природу, хотя мои уши горели. Я пошла в постель и закрыла глаза, но долго видела перед собой босые ноги, торчащие из болота. В моих ушах отдавался женский голос: «Ты где, Карло? У какой-то женщины?» Как скоро после этого Роза Дольфини «отправилась в Америку»? Они были мне чужими, и если Карло Дольфини состоял на службе у мафии, он знал, чем рискует.