Левая рука тьмы (сборник)
Шрифт:
Три дня мы лежали в палатке, а вокруг ревел буран.
— Мне хочется закричать в ответ, — сказал я Эстравену.
Он не совсем уверенно ответил:
— Бесполезно. Все равно не ответит.
Мы спали, немного ели, лечили обмороженные и натертые места, мысленно говорили, снова спали. На третий день рев перешел в хрип, потом во всхлипывания, я затем наступила тишина. Сквозь открытый дверной клапан мы увидели яркое небо. На сердце у нас полегчало, но мы слишком устали, чтобы проявить радость в движениях. Мы собрались — на это потребовалось почти два часа, потому что мы двигались, подобно старикам, — и пошли
На ужин Эстравен выдал полный рацион.
При таком расходе продовольствия оставалось всего на семь дней.
— Колесо поворачивается, — серьезно сказал он. — Чтобы хорошо повернуть его, мы должны хорошо поесть.
— Ешь, пей, веселись, — сказал я.
Меня еда привела в хорошее настроение. Я рассмеялся собственным словам.
— Все то же: еда, питье, веселье. Можно ли веселиться без еды?
Это казалось мне таким же чудом, как и полузачерченный круг. Но что-то в выражении лица Эстравена разочаровывало меня. Я посмотрел на него и заплакал. Эстравен оказался слабее меня, он уснул, опустив голову на колени. Впрочем, это хорошая мысль — спать.
На следующее утро мы проснулись поздно, плотно позавтракали и впряглись в сани, потащив их к краю мира.
А за краем мира, который круто обрывался вниз, лежал замерзший залив Гутон, замерзший от берега до берега, от Кархида до Северного полюса.
Два дня у нас занял спуск на морской лед через многочисленные трещины, разбитые льдины и уступы. На второй день мы бросили сани и сделали две связки: большую составляла палатка, меньшую — спальные мешки. Пищу мы разделили поровну.
Получилось по двадцать пять фунтов груза за плечами каждого. Я добавил к своему грузу еще печь Чейва и все же сверток весил всего лишь тридцать фунтов. Хорошо было идти налегке и не тащить сани, не подталкивать их, не перетягивать через трещины и торосы. Я сказал об этом Эстравену. Он оглянулся на сани — маленькое пятнышко среди льда и красноватых скал — и ответил:
— Они хорошо нам послужили.
Его верность распространялась и на вещи, на терпеливые, послушные, удобные вещи, которые мы использовали и которые спасли нам жизнь. Ему было очень жаль саней.
Вечером на семьдесят пятый день путешествия в день Архад Аннер мы спустились с ледника Гобрин на ледяное море залива Гутон. Снова шли мы долго, дотемна.
Было очень холодно, но тихо. Идти по ровной поверхности без саней на лыжах было легко. Вечером, когда мы легли спать, было странно подумать, что под нами не мили льда, а всего несколько футов, а ниже — соленая вода. Но думали мы об этом недолго. Мы поели и уснули.
На рассвете снова было ужасно холодно, ниже минус сорока, но день был ясный. Посмотрев на юг, мы увидели береговую линию, из которой кое-где выдвигались в море языки льда. Вначале мы шли вдоль берега, но когда мы проходили мимо долины, оттуда подул такой сильный ветер, что мы упали. Пришлось отойти подальше в море. Там по крайней мере можно было идти.
— Лед Гобрина выплюнул нас изо рта, — сказал я.
На следующий день берег резко повернул на восток. Справа от нас был Оргорейн, но голубой
В этот день мы съели последние крошки орша и кадика. У нас оставалось лишь два фунта гичи-мичи и шесть унций сахара.
Не могу подробно описать последние дни нашего путешествия, потому что помню их очень смутно. Голод может обострять восприятие, но не в соединении с крайней усталостью. Мне кажется, что все мои чувства омертвели. Я помню спазмы от голода, но не помню, чтобы они причиняли мне страдания. Все время у меня было ощущение освобождения, выхода за пределы радости. К тому же мне ужасно хотелось спать. Мы достигли берега двенадцатого, в день Росте Аннер, выбрались из замерзшего залива и оказались в скалистой снежной пустыне берега Гутон.
Мы были в Кархиде. Мы достигли своей цели. Пришлось отпраздновать прибытие кипятком.
На следующее утро мы пустились на поиски дороги или поселка. Это пустынный район и у нас не было его карты. Дороги скрывались под пятью-десятью футами снега, и мы могли уже несколько раз пересечь их, даже не заметив. Ни следа цивилизации. Весь этот день мы шли на юго-запад, и весь следующий, а к вечеру этого дня мы увидели во тьме сквозь снегопад далекий огонек. Никто из нас ничего не сказал. Мы просто стояли и смотрели. Наконец мой товарищ прохрипел:
— Это свет?
Уже в глубокой тьме мы пришли в кархидскую деревушку: несколько темных домов с высокими крышами, с плотно утоптанным снегом перед зимними дверями. Через щели в ставнях из трактира струился желтый свет.
Мы открыли дверь и вошли.
Шел Одсордни Аннер, восемьдесят первый день пути. Наше путешествие длилось на одиннадцать дней дольше, чем рассчитывал Эстравен. Он очень точно рассчитал наши запасы пищи. Их хватило на семьдесят восемь дней. Мы прошли восемьсот сорок миль по измерителю расстояния на санях и плюс расстояние за последние дни. Многие из этих миль были потрачены на блуждания и возвращения. Если бы нам на самом деле пришлось преодолеть восемьсот миль, мы не смогли бы сделать этого. Получив хорошую карту, мы увидели, что расстояние между Пулафенской фермой и этим местом было меньше семисот тридцати миль. Все же эти мили пролегали по безлюдной пустыне: скалы, лед, небо и молчание — больше ничего в течение восьмидесяти одного дня.
Мы вошли в большую, теплую, ярко освещенную комнату, полную пищи и запаха пищи, людей и голосов людей. Я ухватился за плечо Эстравена. Незнакомые лица повернулись к нам. Незнакомые глаза. Я забыл, что существуют другие люди, не похожие на Эстравена. Я испугался.
В сущности, это была небольшая комната, а толпа незнакомцев — семь или восемь человек, все не менее ошеломленные, чем я.
Никто не приходит в домейн Куркураст среди зимы с севера. Они смотрели на нас. Все разом смолкли.
Эстравен заговорил, голос его был еле слышен.
— Мы просим гостеприимства домейна.
Шум, суматоха, смятение, тревога, приветствия.
— Мы пришли со льда Гобрин.
Шум еще громче, голоса, вопросы. Все столпились вокруг нас.
— Присмотрите за моим товарищем.
Мне показалось, что это сказал я, но на самом деле сказал Эстравен. Кто-то усадил меня. Нам принесли пищу. За нами ухаживали, мы были дома.
Невежественные, сварливые, неразговорчивые, суеверные люди этой бедной земли.