Левый фланг
Шрифт:
Майор невольно прислушался. За поворотом глубокой траншеи солдаты спорили о том, «кому живется весело, всех лучше на войне». Зарицкий сразу же узнал голос Акопяна, который утверждал, что больше всех достается войсковым разведчикам.
— Нет, саперам, — настойчиво возражал ему густой басок. — Недаром говорят, что саперы ошибаются раз в жизни.
— Однако сапер расставит мины и сидит себе во втором эшелоне, зубоскалит от нечего делать с санитарками из медсанбата, а разведчик каждую ночь идет на смерть.
— Все мы по очереди ходим на свидание со смертью.
— Однако…
— Хватит, хватит,
«Да это Медников!» — догадался Зарицкий.
— А по-моему, легче всего на фронте генералам, — вступил в спор не знакомый майору звонкий голос.
— Ляпнул тоже! — возмутился Акопян.
— Постой, постой. Ты видел, как умирают генералы? — спросил Медников.
— Нет, не приходилось, — сказал третий спорщик.
— Вот то-то и оно! А я видел в сорок первом.
— Тогда всякое бывало в окружениях. Рассказывали.
— Тебе рассказывали, а я видел сам. Генерал, он умирает столько раз, сколько гибнет у него солдат в бою…
— Вы хотите сказать, что они за всех переживают?
Медников не удостоил спорщика ответом и ни с того ни с сего спросил Жору:
— А кем у тебя, старшой, работал отец в молодости?
— Чистил сапоги лентяям.
— То-то я смотрю на твои, кирзовые, и думаю: откуда у парня выучка? Оказывается, врожденная!
Они засмеялись, и громче всех Жора Акопян. Потом Медников заговорил глуховато, словно размышляя вслух:
— Была бы моя воля, я бы таких юнцов не брал на войну. Ведь вы еще и не жили на свете…
— Однако не воевать же одним старикам! — перебил его Жора.
— Не старикам, конечно, а людям пожившим.
— Странная теория, — сказал третий.
— Какой ты все-таки задиристый! Сколько тебе?
— Девятнадцать. Ну и что?
— То-то и оно — девятнадцать. Годишься, мне в сыновья, а все лезешь в драку. А тебе сколько, старшой?
— Двадцать первый уже, — с достоинством ответил Жора.
— Я считал меньше. Когда ты успел столько отмахать? — весело спросил Медников? — Учился где-нибудь?
— На архитектурном факультете.
— Ого!.. Вот и учился бы. Может, из тебя вышел бы большой человек.
— Большой не большой, но архитектором обязательно буду.
— Да ведь и я о том же говорю, что будешь, — спохватился Медников, который, очевидно, понял, что они рассуждают на разных языках: молодежь и под огнем не задумывается о смерти. — Не надо только горячиться.
— Вы хотите сказать, что береженого и бог бережет? — с мальчишеской ехидцей спросил третий.
— Остер, остер ты, хлопец, все норовишь читать чужие мысли как по-писаному. Да вот не угадал.
«Нет, брат, как раз в точку, — подумал Зарицкий. — Привык ты, минер, философствовать в кругу почтенных немолодых саперов. А тут ошибся в собеседниках. Публика другая: это разведчики, которые с самой смертью ходят под руку, а то и в обнимку, как с барышней».
Он вышел из-за угла траншеи, громко поздоровался. Они встали с земляной уютной лавочки, устроенной в нише, и ответили на его приветствие вразнобой, переминаясь с ноги на ногу. Майор окинул взглядом всех троих. Жора Акопян был в офицерской шинели тонкого защитного сукна, в кирзовых, но уже с перетянутыми головками, ладных сапогах; аккуратная ушанка лихо
— Откуда такой? — обратился к нему Зарицкий.
Акопян поспешил ответить за новичка:
— Рядовой Пахомов, петеэровец [14] из бондаревского полка. Сегодня к нам прислали, товарищ майор.
— Для огневой поддержки?
— Так точно, товарищ майор! — неожиданно твердым голосом ответил сам петеэровец.
— Ну теперь наш брат разведчик не пропадет. Держись, «королевские тигры»! Так, что ли, истребитель танков?
— С «тиграми» не берусь тягаться, товарищ майор, а легкий танк подбил прошлый раз со второго выстрела.
14
От слова ПТР — противотанковое ружье.
— Ты смотри!..
Медников лукаво, снисходительно улыбался в пышные крестьянские усы. Начальник разведки несколько торжественно, как и подобает в таких случаях, объявил, что приказом командира дивизии младшему сержанту Медникову присваивается звание старшины.
— Служу Советскому Союзу, — негромко, с достоинством ответил пожилой сапер.
Майор достал из полевой сумки новые погоны с красными шелковыми лентами крест-накрест. Медников сбросил плащ-палатку, вытянулся по команде «смирно», и Зарицкий, сняв его мятые выцветшие погоны, укрепил взамен их эти, старшинские, с целлулоидной прокладкой, и пожал ему руку. Сапер стоял, будто освещенный пунцовыми бликами погонов, стараясь ничем не выдать своего волнения.
— Хорошо устроились, — сказал майор, оглядев удобную, полного профиля траншею. — Отсюда вас никакие танки не выкурят.
— А чем мы не пехота? — живо отозвался Акопян. — У нас теперь и собственные саперы и даже истребители танков!..
Поднявшись на ступеньку земляной лестницы, которая вела наверх, начальник разведки опять увидел желтое, подернутое копотью большое солнце, на половину диска осевшее за горизонт. «На Балатоне и закатится хваленое светило немецкого военного искусства», — заметил недавно полковник Строев в разговоре с генералом. Может быть, Строев и прав. Но сколько еще вот таких закатов отгорит, отполыхает над венгерским озером, которое тот же Иван Григорьевич окрестил лужей адмирала Хорти.
Когда солнце полностью погрузилось в далекий Балатон, слитно ударили немецкие батареи. Небо сразу померкло, как в грозу, нежданно-негаданно нагрянувшую на серое всхолмленное поле. В глаза кинулась молния близкого разрыва, сухо треснул громовой разряд.
— Товарищ майор! — крикнул Жора.
Он оглянулся. Акопян, Медников и петеэровец, едва успев пригнуться, тут же снова распрямились, чувствуя себя неловко.
— Жаль, испортили немцы великолепный вечер, — с напускным офицерским равнодушием сказал Зарицкий.