Левый фланг
Шрифт:
— Спасибо, товарищ подполковник, — осевшим голосом ответил Тишин, и слезы навернулись на его глазах.
Ян Августович хорошо понимал состояние парня. Люди на войне привыкают сдержанно относиться к любой славе и даже первый боевой орден не вызывает у них такого волнения, как эта тоненькая книжечка — знак непосредственной принадлежности к партии. Ему доводилось видеть слезы и на лицах прославленных героев, принимавших партийные билеты с необыкновенным душевным трепетом. Он сам будто становился моложе всякий раз — в эти минуты приобщения новых людей к ленинскому союзу единомышленников, хотя уж он-то, казалось, привычно выполнял свои обязанности начальника политотдела.
— Поздравляю, товарищ Тишин. Надеюсь,
— Большое спасибо, спасибо вам, товарищ подполковник. Ваше доверие я оправдаю… — говорил Микола, тщательно, аккуратно вкладывая кандидатскую карточку в заранее приготовленную обложку и пряча ее в левый заветный карман гимнастерки.
Старшина Нефедов поздравил его последним, но руку пожал с чувством, — не поминай, мол, лихом своего помкомвзвода.
А Тишин забыл сейчас про все обиды. Да разве кто обижал его когда-нибудь нечаянным словом, и если что и говорил тот же старшина Нефедов, так это пустяки, обычные пересуды. В душе он стал коммунистом еще на Южном Буге, увидев на виселице свою сестру Оксану, но теперь он и по документам — полноправный коммунист. И он, Микола Тишин, будет верен партии всю жизнь, он клянется в этом здесь, перед дулами немецких пушек…
Такие слова он приготовил тоже заранее, чтобы сказать их начальнику политотдела, однако не сказал, растерялся, — тихие мужские слезы оказались посильнее торжественных, громких слов.
На обратном пути Лецис решил побывать на НП комдива, — благо, что кругом было по-прежнему тихо. Он не спеша поднимался на изрытую снарядами высотку, то и дело огибая старые воронки. Шел и думал о солдатах. Каждый из них воюет по-своему. Вот Медников воевал этак весело, что ли: всегда с шутками-прибаутками, с ядреным крестьянским словом. Умел сапер мудро относиться к смерти, и даже при встречах с ней лицом к лицу мог, наверное, улыбнуться в глаза старухе. Это не было наигранным солдатским равнодушием, нет. Он знал цену жизни и отлично понимал, что война — жестокая работа, которую не осилить без артельного азарта. И он перелопачивал на фронте землю, как у себя дома.
А вот Тишин воюет по-другому: строго, серьезно, с молчаливым ожесточением. Не только потому, что у него особый счет к немцам — за повешенную сестру. Парень чувствует себя в долгу перед людьми, которые с первого дня войны в действующей армии. Таким, как он, может, всего труднее. Но и он теперь, конечно, приободрится, душевно приосанится. Надо будет проследить за тем, чтобы парень не ходил в кандидатах дольше положенных трех месяцев.
До НП оставалось уже совсем немного, когда разом, наперебой заговорили немецкие пушки. Ян Августович спрыгнул в мелкую траншею хода сообщения и, пригибаясь, побежал наверх, к землянкам наблюдательного пункта. Однако сильный огневой налет все-таки заставил его лечь на дно траншеи. «Как там сейчас мои к р е с т н и к и?» — подумал он о людях, которым вручил сегодня партийные билеты. Он знал, что вступление в партию — нелегкий психологический барьер: жизнь начинается как бы наново, и все, что сделано до сих пор, кажется таким незначительным и малым, что человек бывает способен и на опрометчивый поступок. Да, сколько их погибло, молодых коммунистов, за эти годы… Обстрел командной высоты так же внезапно оборвался, — немцы перенесли огонь на передний край. Лецис встал, выпрямился и поглядел в сторону Секешфехервара. Там в одну минуту смешались небо и земля. Вечерний бой достигал наивысшей силы, когда вот-вот двинутся в атаку уцелевшие гитлеровские танки. «Ну, Микола, поровнее, поспокойнее веди себя в этом кромешном аду боя!» — хотел бы он сказать сейчас Тишину.
А Микола в это время думал: «Только бы товарищ подполковник успел выйти на дорогу, где его ждет, наверное, машина. Только бы не застиг его налет в чистом поле». Он все оглядывался назад, пока
Вечерний бой. Он словно отодвинул сумерки на юго-запад, и, кажется, что день еще не кончился, что оттуда, со стороны Балатона, нет-нет да и подсветит заходящее зимнее солнце. Но это вовсе не солнце, а бело-оранжевые настильные лучи орудийных залпов. И сумерки стали не реже, а погуще, просто-напросто у тебя очень обострилось зрение, если ты сразу же увидел танк, повернувший на батарею. Хорошо бы остановить его рядом с этими двумя, что давно остыли на ветру. Однако сосед опередил. Микола даже охнул от досады, обернулся. Старшина Нефедов стоял на одном колене позади него. «И чего тебе тут нужно?» — огорчился Тишин. Помкомвзвода ободряюще кивнул на соседнее орудие. Но Тишину было не до того. Он не мог себе простить, что задержался с выстрелом всего на одну секунду, и, опять приникнув к панораме, стал искать на поле боя свой, никем еще не подбитый танк. Ах, как нужен ему сегодня этот танк, один-единственный!.. Но танков больше в секторе обстрела не появлялось. Как назло.
ГЛАВА 20
Наконец-то 13 февраля Будапешт был взят. (Что и говорить, число не из легких, — равное чертовой дюжине разбитых эсэсовских дивизий).
Строев услышал эту долгожданную новость в горном селеньице, где находился теперь штаб дивизии, выведенной из боя несколько дней назад, и услышал только вечером, хотя отсюда до венгерской столицы было не больше тридцати километров напрямую. Да и весь Третий Украинский фронт, державший оборону на внешнем кольце, узнал о падении Будапешта окольным путем — через Москву, которая торжественно объявила о победе.
Уже не очередная оттепель, а самая настоящая весна наступила в Венгрии. С гор разом побежали мутные ручьи. Они до краев наполнили запасные траншеи, наспех отрытые в ближнем тылу, размыли на дорогах льдистый снег, накрепко спрессованный танковыми гусеницами, и принялись за генеральную приборку всей земли, испещренной, точно оспой, бомбовыми и снарядными воронками. Пройдет еще месяц — и раны на полях затянутся, заживут. Никто и ничто так быстро не оправляется от ран, как земля весной.
А когда утихнет людская боль?
Строев долго бродил сегодня окрест живописного местечка, радуясь бурному началу мадьярской весны. Ему тут все живо напоминало лесистые южноуральские отроги. Там весны тоже бывают очень дружными: реки широко вымахивают из берегов, на первых проталинах в горах за одну неделю распускаются лиловые колокольчики, белые, желтые, красные тюльпаны, а рядом, в чилижных распадках, еще белеет, искрится в полдень чистый снег, который со всех шиханов сметает туда последняя поземка. Но там, на Южном Урале, вслед за ранним переполохом в природе жди крепких ночных заморозков и даже апрельского бурана. А как здесь, в Венгрии? Вернется ли зима или уже отступила окончательно?
Хозяин дома, в котором остановился Строев, добродушный, симпатичный старик Ласло Габор, утверждает, что он не помнит такой ранней весны, прожив на свете без году семьдесят. Иван Григорьевич доволен своим хозяином: наконец-то встретился с человеком, который сам устанавливал Советскую власть в Венгрии. Ласло Габор вернулся на родину после освобождения Оренбурга, где принимал участие в боях против дутовской конницы. Когда Строев узнал об этом, то промолчал, что он родом из тех мест, — иначе старик забросал бы его вопросами, а ему хотелось побольше услышать о неравной битве на Тиссе в девятнадцатом году.