Левый фланг
Шрифт:
Ласло подробно рассказал ему, как Бела Кун вместе с другими коммунистами, участниками гражданской войны в России, создавал революционную армию. Были сформированы полки, бригады, дивизии, даже корпуса. Была и довольно многочисленная по тем временам полевая артиллерия. И если бы не серьезные ошибки и не предательство старых офицеров, то, может быть, коммунисты сумели бы продержаться до тех времен, когда летом двадцатого года развернулось мощное наступление войск Тухачевского и Егорова на Варшаву и Львов.
Мадьяры дрались стойко. На севере они испытывали постоянный нажим белочехов, с востока надвигалась румынская королевская армия.
Контрреволюция попыталась ударить в спину революции. 24 июня в Будапеште вспыхнуло восстание: обманутые матросы дунайских мониторов открыли огонь по гостинице «Хунгария», в которой находилось венгерское советское правительство. (Все это очень напоминало левоэсеровский мятеж в Москве в июле восемнадцатого года). Однако рабочие подавили мятежников.
А 20 июля 1919 года началось наступление мадьяр на Тиссе… С тех пор прошла целая четверть века, но Ласло Габор и сейчас не мог без волнения говорить о последних днях Советское Венгрии.
Он был тогда под Сольноком. На рассвете красные батареи открыли сильный огонь по укрепленным позициям румын. Близ сольнокского моста было сосредоточено свыше двухсот орудий всех калибров — от легких пушек до сверхтяжелых мортир и гаубиц. Пехота форсировала Тиссу. Грянул последний и решительный бой Коммуны. (Кто же знал, что противник заранее получил от хортистских офицеров детальный план наступления.)
Но все же революционные войска с боями продвигались на восток. Их ударная группа к 24 июля отбросила врага почти на сорок километров. Тогда-то начальник генштаба, предатель Юлиер, решил, что пробил его час: вместо того чтобы срочно прикрыть фланги главных сил, он с помощью своих людей в войсках подтолкнул вперед весь фронт. И противник нанес ответный удар по левому флангу наступающих мадьяр, а части правого фланга, по приказу того же Юлиера, отошли назад. Теперь измена стала явной. Опасаясь полного окружения, деморализованные части отходили в беспорядке. Но даже в те черные дни верные коммунистам полки, сдерживая натиск румын, спасли почти всю артиллерию, снова переправив ее через Тиссу.
Еще можно было попытаться повернуть ход событий в свою пользу. Еще стоял в Будапеште наготове 4-й армейский корпус. Еще не поздно было подтянуть к полю боя бронепоезда, которые участвовали в победоносном северном походе против белочехов. Еще двести орудий находились в руках революции. Но коммунистическая партия, которой не исполнилось и года, не имела ни опыта, ни достаточного влияния, ни той решимости, что закаляется в огне только собственных побед и поражений.
В е р с а л ь ц ы Хорти дико расправились с героями Будапештской Коммуны. Ласло Габор,
Выслушав его, Строев сказал:
— Да, к сожалению, мы не могли в девятнадцатом году помочь вам. И вы сами не могли отойти на восток, как это сделали латышские стрелки, когда пруссакам удалось подавить Рижскую Коммуну. Зато теперь наша армия наголову разбила нацистов и на Дунае, и на Тиссе, и в Будапеште, и в Сольноке.
— О-о, Сольнок, Сольнок!.. Спасиба, спасиба! — Габор поднялся, крепко пожал руку Строеву.
— Долг платежом красен, — заметил Иван Григорьевич.
Старик не понял, что это значит. Тогда он объяснил ему: мадьяры хорошо помогали русским на всех фронтах гражданской войны, а теперь русские, не жалея себя, бьют гитлеровцев и хортистов в Венгрии.
— О-о, да-да, да, правылна!.. — видавший виды солдат двух революций, русской и венгерской, был так растроган, что долго не мог успокоиться.
Они просидели до поздней ночи, вдвоем празднуя победу в Будапеште. Хозяин дома угощал белым венгерским, жареным гусем и соленой капустой с яблоками. Он все приговаривал, наливая очередной стаканчик гостю:
— Капуска любэт винко!..
И сегодня еще Строев чувствовал, что малость перехватил вчера с хозяином. Он обошел селеньице вокруг, постоял, полюбовался дальними горами, по склонам которых извивался передний край, и решил заглянуть в штаб дивизии.
В оперативном отделении он застал за работой капитана Головного. Тот продолжал корпеть над отчетной картой боевых действий за январь. В левом нижнем углу карты, на высотах близ города Секешфехервара, был нанесен оборонительный рубеж, где недавно дивизия стояла насмерть, отбивая танковые атаки немцев. На бумаге все выглядело красиво: длинные летучие стрелы контратак на тугой тетиве первой линии обороны, условные знаки батарей прямой наводки, минные поля в низинах, НП на макушке безымянной высоты, флажок командного пункта на окраине села Патка, где, наверное, не осталось ни одного целого дома.
— Изящная работа, — сказал Строев, склонившись над картой.
Головной знал, что замкомдива любит подтрунивать над ним, но сегодня его похвала прозвучала и горьковато: слишком не похожа была эта чистенькая картинка на то, что происходило в действительности под Секешфехерваром.
— Может, что не так, товарищ полковник?
— Нет-нет, все верно, верно, Миша. — Он отошел к столу напротив. — А где твой шеф?
— Обедает. Скоро будет.
Строев бесцельно оглядел рабочий стол начальника штаба, заваленный служебными бумагами, и на середине стола увидел нераспечатанное письмо на имя Некипелова. Он издали прочел обратный адрес, не поверил, взял самодельный конверт в руки. Это было письмецо Глеба Санникова. Он повертел его в руках, положил на место. Так вот от кого бывший муж Панны получает информацию… Невероятно! Вот уж действительно рыбак рыбака видит издалека.
Настроение у него испортилось. Эта мышиная возня некипеловых и санниковых вокруг доброго имени женщины-фронтовички показалась ему такой ничтожной, что он еще раз поразился дьявольской живучести мещан не только в тылу, но и на фронте.
— Я буду у себя, — сказал он Головному и хотел было уйти, чтобы не встретиться с Некипеловым. Но дверь широко распахнулась перед самым его лицом, и у порога остановился командир дивизии.
— А я за тобой посылал, Иван Григорьевич, — сказал комдив, протягивая руку.