Лгунья
Шрифт:
– Elle a perdu tout son francais54, - сказал дядя Ксавьер, хихикая над моей беспомощностью. Он подтолкнул меня к ступеням.
– Входи, входи, сказал он.
– Мы вам очень рады, - сказала женщина. И внезапно нагнула голову, как ястреб, заметивший движение в траве. До чего глупо было с моей стороны не учесть, что у него может быть жена.
– Вы, должно быть, устали, - сказала она по-английски с изящным акцентом и официально поцеловала меня в обе щеки.
– Да, - сказала я.
– Устала.
– Тогда позвольте, я провожу вас наверх. Я отвела вам комнату, где когда-то спали ваши родители. Помните?
– Ничего она не помнит, - сказал дядя Ксавьер.
Холл
– А где все?
– спросил дядя Ксавьер.
– Почему не встречают?
Все? Тут ещё кто-то? И сколько же их?
– Я подумала, что Мари-Кристин приедет уставшая, и ей будет трудно сразу со всеми перезнакомиться, - сказала женщина, которую Крис, видимо, называла бы Tante55 Матильда. По-французски она добавила: - Франсуазу я послала в Фижеак, в банк. А Селеста повела детей купаться.
Она открыла тяжелую резную дверь.
– Voila, - сказала она. Комната была громадной, на обоях голубели гигантские, как кочаны капусты, розы.
– Красиво, - сказала я. Действительно красиво. Два высоких окна с эркером смотрели в небольшой сад. На траве стояли два шезлонга. Под одним из них растянулась сонная серая кошка.
– Какая красивая комната.
– Чаю?
– спросила Tante Матильда.
– Лучше чего-нибудь холодного.
Она кивнула.
– Ванная комната - следующая дверь по коридору.
– Она критически оглядела меня.
– Отдохнешь перед обедом или предпочитаешь выпить в саду?
– Она должна отдыхать, - сказал дядя Ксавьер.
– Ты должна отдыхать. Каждый день. И есть. И толстеть. Мы тебя вылечим.
– В таком случае, - сказала Tante Матильда, - принесу минералки. Или чего-нибудь другого?
– Минералка будет в самый раз.
Она не сводила с меня неподвижных, холодных, тревожных глаз.
Дядя Ксавьер положил чемоданы на маленький обитый сундук в конце кровати.
– Нет, нет и нет, - сказал он.
– Побудь здесь, поговори с Мари-Кристин. Я принесу минералку, - он улыбнулся мне.
– Только погляди на её глаза, - сказал он Tante Матильде.
– Совсем как у матери.
Tante Матильда бросила на него острый взгляд, словно он мышь-полевка, которую она заметила далеко в поле.
– Au contraire56, - сказала она.
– Я как раз думала о том, насколько она не похожа на родителей.
– Разве ты не замечаешь её сходства с матерью?
– Дядя Ксавьер взглянул на неё с удивлением.
– Ни малейшего, - сказала Tante Матильда.
– Цвет глаз, волос, черты лица - все другое.
– По-французски она сказала жестче: - Ее мать была красивая женщина. И очень глупая.
Я подумала о своей маме, о её мышиного цвета, мелко завитых волосах и беспокойном, вечно усталом лице, и мне стало обидно. Как смеет эта женщина называть её глупой.
– Il faut que je vous dis que je n'ai pas completement oublie mon francais57, - сказала я с негодованием и, скорее всего, с ошибками. А потом вспомнила, что возмущение мое совершенно не обосновано. Они не мою мать обсуждали.
Tante Матильда туманно улыбнулась, словно давая понять, что не стоит и пытаться вникать в то, что я там бубню. Она пробормотала что-то о делах на кухне и вышла.
Дядя Ксавьер откашлялся.
– Не обращай внимания, - сказал он.
– Моя сестрица очень чувствительная особа.
Его сестрица?
– Она злится за то, что я не взял её, когда за тобой поехал.
– Он протянул ко мне руки. Я заметила в его глазах слезы. Он крепко
– Добро пожаловать домой, Мари-Кристин, - сказал он.
СЕРЕДИНА
Когда дядя Ксавьер ушел, я легла поперек кровати, свесив ноги, и долго пялилась на голубые кочаны роз. Меня слишком вымотало путешествие, чтобы думать о вещах более существенных, чем частота повторения рисунка на обоях, и точно ли он подогнан в углах. В голове было пусто. Перед глазами проплывали странные слова и фрагменты бессмысленных картин. Веки защипало, и вскоре бессмыслица начала подчиняться собственной скользкой логике, и я поддалась ей, и позволила глазам закрыться. Бездумие - такой простой, такой соблазнительно легкий путь! Мне это замечательно удается.
Разбудил меня шум детских голосов. Маленькие часы на каминной полке показывали без двадцати пяти семь. Я не представляла, правильно они ли идут. Было жарко, одежда помялась. Во рту пересохло. Мои неудобные парусиновые туфли - парусиновые туфли Крис - валялись на полу, резинка для волос куда-то запропастилась. Я перерыла всю кровать, но она бесследно исчезла. Снаружи, из сада, женский голос раздраженно крикнул: "T'arretes-toi58, Бригам".
Бригам? Какое необычное имя. Я подумала, может, она разговаривает с животным, с собакой, и встала посмотреть. Спряталась за занавеской и поглядела вниз. На выгоревшей траве, в шезлонгах, лежали две девушки. У той, сердитой, были волосы с бронзовым отливом и темные очки.
– Бригам!
– недовольно крикнула она, оторвав взгляд от журнала. В двух футах от неё на посыпанной гравием тропинке маленький мальчик подкидывал камни пластмассовой лопаткой. Он ненадолго прервался и посмотрел на неё с высокомерным любопытством, пытаясь угадать, на что она пойдет, чтобы его остановить.
– Je t'ai dit: t'arretes!59
Она произносила его имя на английский манер, с ударением на первом слоге.
В саду было ещё двое детей: мальчик лет семи, носившийся кругами по лужайке, и девочка поменьше с мокрыми волосами, на которой не было ничего кроме штанишек до колен, - она флегматично ездила за ним на пластмассовом трехколесном велосипеде.
Другая девушка лежала спиной ко мне и ладонью загораживала от солнца лицо. Я постояла у окна, наблюдая за ними. Бригам вернулся к прерванному занятию и снова стал подбрасывать гравий. После нескольких бесцельных ударов ему стало скучно. Он набрал горсть камушков и швырнул в направлении лужайки. Один из них попал в щеку флегматичной девочке. Она взвизгнула и бросилась лицом в траву. Бронзоволосая отшвырнула журнал, ухватила Бригама за руку и смачно шлепнула по попе.
Я опустила занавеску и отошла от окна. Что же теперь делать? Идей не было. Чтобы убить время, я попила минералки, которую кто-то оставил на столике у кровати, пока я спала, и спросила себя, стоит ли распаковывать чемоданы. В раскладывании вещей было что-то непоправимо конечное: это означало намерение остаться. До сих пор я нарочно ничего не задумывала наперед, вернее, вообще старалась не думать, если такое возможно. Поэтому я вытряхнула на кровать содержимое меньшего из двух чемоданов и немного повозилась с вещами, разворачивая их и встряхивая. Затем, особо не размышляя, начала вешать одежду в шкаф. Ты же не ждешь, в самом деле, что тебе это безнаказанно сойдет с рук, говорила я себе. Но пока-то сходило. До этого момента. Люди просто из кожи вон лезли, чтобы объяснить мне, кто я такая. И вообще, уклончиво говорила я себе, надолго я тут не останусь; может, на денек-другой; пока не наберусь сил, чтобы снова взвалить на себя груз Маргарет Дэвисон.