Либерия
Шрифт:
— Хорошо, хорошо, — перебил его Гена, вытаскивая из ширинки пригоршню мятых, влажных купюр. — Сколько вам нужно?
— Четыреста долларов — на кирпичи, — сказал Омар, задумчиво глядя на Генины штаны. — Пятьсот долларов — на цемент. Триста долларов — на песок.
— Окей, тысяча двести, — сказал Гена, отсчитал нужное количество купюр и хотел было засунуть остальные деньги обратно.
— Сто долларов — транспортировка кирпичей, цемента и песка, — поспешно добавил Мохаммед Дьялло, подходя ближе.
Нахмурившись, Гена отсчитал еще несколько бумажек.
— Двести долларов —
— Вы что, не могли все сразу сказать? — проворчал Гена.
— Пятьсот долларов на зарплату рабочим, — сказал Мохаммед Дьялло, посмотрел на бескрайнюю линию горизонта в сине-голубой дали и добавил: — И двести долларов на питание рабочих.
— Слушайте, я же просил: говорите все сразу! — возмущенно воскликнул Гена, считая купюры. — Чтобы по десять раз в карман не лазить.
— Тысяча двести долларов — аренда бульдозера на два дня, — неумолимо прохрипел Омар, неотрывно глядя вытаращенными глазами на уменьшавшуюся пачку купюр в Гениных руках.
Гена хотел что-то сказать, но, закашлявшись дымом, молча отсчитал требуемую сумму.
— Тысяча пятьсот — наша зарплата, — проникновенно добавил Корома-младший, учтиво хлопая Гену по спине.
— Ваша зарплата — в следующий раз, — сказал Гена, засовывая оставшиеся несколько бумажек в карман джинсов.
Попрощавшись с Мохаммедами, мы хотели уехать, но рабочие преградили нам дорогу.
Переминаясь с ноги на ногу и щурясь на солнце, они жалобно заныли:
— Боссман, мы хотим пить!
— Сегодня очень жарко!
— Дай нам денег на холодную воду!
Гена вздохнул, порылся в кармане и выдал им несколько бумажек. Рабочие сдержанно поблагодарили его, кивая головами. Когда мы отъехали от площадки, я обернулся назад; рабочие смеялись, что-то кричали и выплясывали замысловатый танец.
*******
Едва мы выехали с площадки и снова оказались на дороге, как нас остановил сотрудник дорожной полиции — худой африканец в рубашке, джинсах и шлепанцах. О его принадлежности к местному ГАИ говорил лишь потертый бейдж на грязном шнурке, который болтался у него на шее. Как и все вокруг (включая меня), он был покрыт густым слоем пыли и пота, который струился по его лицу и шее.
— Почему ездите без шлема? Я конфискую мотоцикл, — рявкнул гаишник, брызгая слюной и обдавая нас смесью запаха марихуаны и алкогольного перегара. Быстрым движением руки он выдернул ключ из замка зажигания и сунул его к себе в карман. Вокруг нас тут же начал собираться народ, радостно предвкушая интересное зрелище и шумно комментируя ситуацию.
Полицейский так грубо орал на нас и вел себя с такой удивительной наглостью, как будто он был хозяином как минимум этой улицы, а то и всей Монровии. Он был не очень похож на стража порядка. Скорее он вел себя как уличный минский бандит образца середины девяностых, из тех, что крышевали торговые ларьки на Комаровском рынке, — типаж, который под давлением беларусских силовых ведомств практически исчез в двухтысячные годы. Работа полицейского была не настолько крутой, как у кассиров в банке, но все-таки давала определенный
На бейдже гаишника, который он по ходу разговора периодически совал нам под нос, был изображен государственный герб Либерии, представляющий собой причудливую композицию, напоминающую пейзаж художника-примитивиста: безлюдное морское побережье, одинокая покосившаяся пальма, брошенные кем-то тачка и лопата, корабль, проплывающий мимо на всех парусах, летящий в противоположную сторону белый голубь с листом бумаги в клюве, половина солнца, почти закатившегося за залитый бескрайней водной гладью горизонт, и сверху — национальный девиз: "Любовь к свободе привела нас сюда". Я рассматривал эту странную картинку и пытался вспомнить, что она мне напоминала, почти забыв о существовании стоявшего перед нами стража порядка.
Пока гаишник плевался слюной, Гена аккуратно сунул ему в руку пару зеленых купюр; тот сразу же успокоился, вернул ключи и предложил взять его на работу начальником охраны.
— Мы ведь друзья, да? Пожми мою руку! Добро пожаловать в Либерию! — говорил он, качаясь из стороны в сторону. — Как называется ваша компания?
— "Металлическая Либерия" — ответил Гена.
— Как? — озадаченно наморщил лоб полицейский. — "Моральная Либерия"?
— Что? — очнувшись от задумчивости, спросил я у полицейского. — Как ты сказал?
— Что он говорит? Какая Либерия? — заинтересовался толпившийся вокруг нас народ.
— "Металлическая Либерия", — отрезал Гена с мрачным видом.
— А, так вы металлоломом занимаетесь? — воскликнул полицейский. — Тогда вам очень повезло! Я знаю очень хорошие места, где очень-очень много металлолома...
— А почему ты не задерживаешь этих нарушителей? — перебил его Гена, показывая на чернокожих мотоциклистов, которые ездили мимо нас без шлемов, босиком, по три человека на одном мотоцикле.
— У вас еще раз ключи забрать? — снова разозлился гаишник.
Гена молча завел двигатель, и мы медленно поехали сквозь толпу зевак, дававших нам дорогу неохотно и с явным разочарованием от того, что шоу так быстро закончилось.
Мы остановились у первого встречного автомагазина, чтобы купить мотоциклетные шлемы. Хозяин, пожилой ливанец с густой щетиной на щеках, дымил сигаретой, сидя в высокой деревянной будке; оттуда ему было видно все, что происходило в самых дальних уголках магазина. Остальными сотрудниками были африканцы; они лениво полулежали на прилавках или же дремали, сидя на ящиках с товарами.
— Добрый день, господа! — шумно и радушно приветствовал нас ливанец, как будто встречая хороших друзей, с которыми давно не виделся. — Рад вас видеть! Сейчас отправлю человека, чтобы посторожил ваш мотоцикл... Желаете чашечку ливанского кофе? Нет? Разрешите спросить, из какой страны вы приехали?
— Из России, — угрюмо сказал Гена, выразительно глянув на меня, и отошел к витрине, где были разложены мотоциклетные аксессуары.
— Вы не из ООН и не из благотворительных организаций, — хитро прищурился ливанец. — Разрешите спросить, что привело вас в эту ужасную страну?