Либертарианство: История, принципы, политика

Боуз Дэвид

Ну и наконец, многие отказывают либертарианским представлениям о свободном обществе в рациональности, так как не верят в достаточность сил саморегулирования. Карл Маркс, блестящий, хоть и глубоко заблуждавшийся ученый, сетовал на “анархию капиталистического производства”. Однако, похоже, все так и есть. В великом обществе миллионы людей занимаются своими повседневными делами без всякого единого плана. Каждый день одни фирмы открываются, другие закрываются, одних людей принимают на работу, других увольняют. В одно и то же время несколько разных компаний разрабатывают схожие или даже совершенно одинаковые продукты, чтобы предложить их потребителям: Интернет-браузеры, рестораны быстрого питания или лекарства, снимающие боль в сердце. Может, было бы разумнее, чтобы центральная власть выбирала одну компанию для выполнения каждого проекта и следила за тем, чтобы все компании

вкладывали ресурсы в действительно важные проекты, а не в производство клонов кукол Барби или новых оттенков для “шевроле”? Нет, не разумнее, и именно это так трудно понять интеллектуалам. Рыночный процесс координирует экономическую деятельность гораздо лучше всякого плана. И это еще слишком мягко сказано. Ни один план не мог бы дать нам того уровня жизни, которым мы наслаждаемся сегодня. Только кажущийся хаотичным рыночный процесс может координировать желания и возможности тысяч, миллионов, миллиардов людей, обеспечивая постоянно повышающийся уровень жизни для всего общества.

Неспособность понять это ведет к тому, что Фридрих Хайек назвал пагубной самонадеянностью, — идее, что умные люди могут спланировать экономическую систему, которая будет лучше, чем непланируемый неупорядоченный рынок. Это представление удивительно живуче.

Государство и война

Апофеоз государственной власти — война. В войне сила государства не скрыта и не завуалирована; она вся на виду. Война творит ад на земле, кошмар разрушения в масштабах, немыслимых при иных обстоятельствах. Не имеет значения, сколько ненависти иногда одни люди могут испытывать к другим, — трудно постичь, почему страны так часто идут войной друг на друга. Но расчеты правящего класса могут отличаться от расчетов простых людей. Война часто распространяет власть государства на завоеванные народы. Однако она в состоянии усилить государственную власть и без захвата новых территорий. (Конечно, проигрыш в войне может свалить правящий класс, так что развязывание войны — это азартная игра, но стоящий на кону приз достаточно хорош, чтобы привлечь игроков.)

Классические либералы давно поняли связь между войной и государственной властью. Томас Пейн писал: наблюдение за деятельностью британского правительства заставляет сделать вывод, что “не налоги повышаются, чтобы вести войну, а войны развязываются, чтобы продолжать собирать налоги”. То есть английское и другие европейские правительства создавали видимость конфликта для того, чтобы “налогами обчистить карманы своих подданных”. Либерал начала XX века Рэндольф Боурн выразился просто: “Война — это здоровье государства”, единственный способ пробудить стадный инстинкт в свободных людях и лучший способ расширить полномочия правительства.

История США служит тому прекрасной иллюстрацией. Во время войн, в первую очередь в период Гражданской войны, затем Первой мировой и Второй мировой, происходил серьезный рост федеральных расходов, налогообложения и регулирования. Война угрожает самому существованию общества, поэтому даже американцы, либертарианцы от природы, в такое время проявляют большую склонность мириться с требованиями государства — и суды соглашаются санкционировать неконституционное расширение федеральной власти. После того как чрезвычайная ситуация заканчивается, правительство уже не отдает захваченные полномочия, а суды соглашаются, что прецедент был создан, и государство с комфортом обустраивается в новых, более обширных владениях. Во время крупных американских войн федеральный бюджет возрастал в 10 или 20 раз, после окончания войны уменьшался, но никогда не доходил до первоначального уровня. Возьмите, к примеру, Первую мировую войну: в 1916 году федеральные расходы составляли 713 млн долларов, а в 1919 году выросли до почти 19 млрд долларов. И в дальнейшем никогда не падали ниже 2,9 млрд долларов.

Дело, однако, не только в деньгах. Во время войны расширение власти государства принимает такие формы, как призыв в армию, подоходное налогообложение, непосредственное удержание налогов из начисляемых доходов, регулирование цен и ставок заработной платы, регулирование арендной платы за жилье, цензура, подавление инакомыслия и “сухой закон”, законодательно оформленный в 1917 году. Первая мировая война стала одной из величайших катастроф в истории: в Европе она прервала период относительного мира, длившийся 99 лет, остановила беспрецедентный экономический прогресс и привела к подъему коммунизма в России и нацизма в Германии, а также стала прологом к еще более масштабной катастрофе — Второй мировой войне. Для США последствия были гораздо менее драматичными, но все равно

заслуживают внимания: всего за два года участия США в войне президент Вудро Вильсон и Конгресс создали Совет национальной безопасности, Администрацию США по продовольствию, Администрацию США по топливу, Совет военной промышленности, Чрезвычайную военно-морскую корпорацию, Корпорацию США по зерну, Корпорацию США по жилью и Корпорацию по военному финансированию. Кроме того, Вильсон национализировал железные дороги. Это был грандиозный скачок к мегагосударству, под гнетом которого мы сейчас страдаем, и без войны он был бы невозможен.

Этатистов всегда восхищала война и открывающиеся возможности, даже если они иногда на нее и не решались. Правители и придворные интеллектуалы понимают, что у свободных людей свои заботы — семья, работа, отдых — и непросто побудить их добровольно участвовать в крестовых походах и интригах правителей. Придворные интеллектуалы постоянно призывают к “объединению усилий нации” для решения той или иной задачи, но большинство людей не обращают на них внимания, продолжая работать на благо своих семей и пытаясь усовершенствовать мышеловку. Однако во время войны — вот тут-то уже можно организовать общество и заставить всех плясать под одну дудку. Еще в 1910 году Уильям Джеймс выдвинул идею “морального эквивалента войны” в эссе, предлагавшем, чтобы молодые американцы призывались в “армию на срочную службу вопреки природе”, что “выбьет из них ребячество и вернет в общество с более здоровыми наклонностями и более трезвыми мыслями”.

Для коллективистов война и ее “моральный эквивалент” до сих пор сохраняют свою привлекательность. В 1977 году президент Картер воскресил фразу Джеймса, чтобы описать политику в области энергетики с ее акцентом на государственном регулировании и снижении уровня жизни. В мирное время это должно было стать эквивалентом жертв и деспотизма войны. В 1988 году Совет демократического лидерства предложил фактически принудительную программу национальной службы, предусматривавшую “жертвенность” и “самоотречение” и направленную на возрождение “американской традиции гражданского долга”. Нигде в материалах совета по этому вопросу ни разу не упоминалось об американской традиции прав человека. Данное предложение описывалось как способ “расширить политическую базу поддержки новых государственных инициатив, которые иначе были бы невозможны в нынешнюю эру бюджетных ограничений”. Другими словами, государство получало возможность распределять выгоды от квазимобилизации дешевой рабочей силы. Название последней главы этого материала — вы будете смеяться — “Моральный эквивалент войны”.

Позже, в 1993 году, председатель совета Билл Клинтон стал президентом и предложил свой план национальной службы, и провалиться мне на месте, если он не выглядел как “моральный эквивалент войны”. Клинтон хотел, чтобы “осознание того, что ты американец, вновь вызывало чувство волнения” и “объединило мужчин и женщин всех возрастов и рас и повысило дух нации” в “борьбе с проблемами нашего времени”. В конце концов, по-видимому, на службу будут призываться все молодые люди. А пока президент представляет себе “армию из 100 000 молодых людей… служащих здесь, дома… служащих нашей стране”.

В 1982 году лидера британской лейбористской партии Майкла Фута, известного левого интеллектуала, попросили привести пример социализма, осуществленного на практике, который, на его взгляд, мог бы “послужить реальной моделью будущего Британии”, на что он ответил: “Лучшим примером демократического социализма, действовавшего в этой стране, свидетелем которого я являлся, был период Второй мировой войны. Тогда мы управляли Великобританией очень эффективно, у всех была работа… Трудовая повинность была лишь небольшой составной. Это было демократическое общество с общей целью”.

Американский социалист Майкл Харрингтон писал: “Первая мировая война показала, что, несмотря на заявления идеологов свободного предпринимательства, государство способно эффективно организовать экономику”. Он превозносил Вторую мировую войну за то, что она “дала основание провести поистине массовую мобилизацию людских и материальных ресурсов, которые в противном случае были бы использованы непроизводительно”, и сетовал, что “достижения [Совет военного производства] страна решила забыть как можно быстрее”. “Во время Второй мировой войны, — продолжает он, — страна пережила беспрецедентный рост социальной справедливости по сравнению с любым [другим] периодом американской истории. Регулирование ставок заработной платы и цен использовалось для устранения различий между социальными классами… Кроме того, имелся мощный моральный стимул, подстегивавший рабочих: патриотизм”.