Лицей. Венценосный дуэт
Шрифт:
Мой головастый папахен придумал, прям горжусь им. Компьютер будет стоять здесь, в инструментальной. Стол, на котором он стоит, частично загородим ширмой. В стене рабочие делают проём для экрана. Уже сделали, я смотрю, раму с толстым стеклом вставляют. В отверстие выпущен кабель для клавиатуры. Кроме неё в прозекторской ничего не будет. Клавиатура под плёнкой, плесни водой — ничего не случится. Работать на компьютере будем в прозекторской, а сама машина будет в соседней комнате.
Очень непросто в таком месте компьютеризация проходит.
Рабочие
Кругленький на мою шутку про окно хохочет, рабочие нервно переглядываются.
— Тебе придётся завтра прийти, Даночка, — огорчает меня Кругленький, — учить сменщицу.
— Не переживай так, Данусик, — утешает он, — там тоже молоденькая девочка, ординатор, быстро освоит.
— Будет тупить, возиться с ней не буду, — заявляю твёрдо.
19 июля, пятница, время 15:10
Москва, «СМЭ № 3».
— Ой! — только выйдя из бытовки, сталкиваюсь с каким-то мужчиной чрезвычайно озабоченного вида.
— Девочка, ты что здесь делаешь? Где Марченко?
Вопрос дуплетом и главное — в упор. Я тоже так могу.
— Вы кто такой? Кто вас сюда пустил? — кто пустил, знаю. Уборщица Софья Романовна, женщина преклонных лет, я её обычно «Басоня» зову. Сокращённо от «Баба Соня». Видать, знакомая личность, если дверь открыла. Хотя мог и так войти, когда она мусор выносила. Обычно кровавый и дурно пахнущий.
О, только теперь узнаю важного дяденьку, встречались. И не сказать, что по плохому. Хотя, как он думает, не знаю. Мне, так весело было.
— Господин Семёнов! Андрей Степанович! — расплываюсь в наисчастливейшей улыбке, — какими судьбами в нашу обитель юдоли и скорби?
Это я Кругленькому подражаю, он иногда любит так цветисто выражаться. Правда, хохочет при этом, как ненормальный. Сангвиник, что с него возьмёшь.
Семёнов смотрит ошарашенно.
— Э-э-э, — почти слышу, как щёлкают шестерёнки в его голове, — Молчанова? Ты что здесь делаешь?
— Работаю, господин Семёнов, работаю, — я в цветном свободном длинном топике, только узкая полоска живота открыта и в своих любимых джинсах. Платья, особенно летом, я люблю больше, но в них чувствую себя беззащитной, как овечка.
— А вы с какой целью интересуетесь? — подозрительно сужаю глаза и смотрю на него по прокурорски. Может, у меня извращённое чувство юмора, но мне кажется ужасно потешным подозревать в чём-то кого-то, для кого подозрительность — неотъемлемая часть профессии.
Ошалелости мой вопрос ему не добавляет. Некуда, верхний предел достигнут, больше не влезает. Пока не пришёл в себя, довожу до сведения. Благо догадалась, — каюсь, не сразу, — кто такой Марченко. Ни разу про себя так Кругленького не называла.
— Семёна Григорича сегодня не будет. Вы же сами его куда-то в командировку
— В командировку? — морщит лоб следователь, — нет, это не мы. Городское управление припрягло… а Стелла?
— Стелла в отпуске. До конца месяца её тоже не будет, у неё ещё с прошлого года больше двух недель не догуляно.
— Ну, как так-то? — неприкрыто расстраивается мужчина, — всегда так! Как припрёт, никого на месте нет.
— А что случилось? — проявляю дежурное любопытство. Исключительно ради выражения сочувствия.
— Слушай, Молчанова, — в глазах следователя загорается отчаянная надежда, — ты же говоришь, что работаешь здесь. Может, ты поможешь?
Слегка морщусь, но любопытство разгорается. Чувствую, что-то интересненькое наклёвывается. Не по поводу ли хорошенькой девушки, что вчера вечером нашим сменщикам подогнали? Даже не сменщикам, дежурная санитарная смена приняла поздно вечером. Они ничего не делают, только оформляют приём доставки и упаковывают тело в холодильник.
— Не по поводу вчерашней русалки? — надо уточнить, и я угадываю.
— Да, начальство требует немедленных действий. Надо хоть что-то им на стол положить, а то со свету сживут, — он мне что, на жизнь жалуется?
— Девушка хорошенькая, — размышляю я, — нам такие красивенькие тела не часто подвозят. Прямо одно удовольствие с ними работать…
Придерживаю язык на этом месте. Хотела сказать, что даже резать их жалко. Я всегда стараюсь делать аккуратные разрезы хорошо сохранившихся тел. И аккуратно потом штопаю, Кругленький посмеивается, глядя на мои, ненужные на его взгляд, старания. Девочка, к тому же действительно красива, тёмно-русая, лет шестнадцати-семнадцати.
Ошалелость в глазах Семёнова меняется. Не уходит, но меняется, а надежда вспыхивает с новой силой. Кажется, понимаю, в чём дело. Непроизвольно я применяю тот же сленг и те же интонации, присущие Кругленькому и Стелле. Обозначаю себя принадлежащей тому же профессиональному кругу. Семёнов, возможно, еще не осознал этого, но уже почувствовал. Почувствовал мою уверенность законной обитательницы этого места. Хлопает и лязгает закрываемая дверь. Точно, Басоня на улицу выходила.
— Чем же я могу вам помочь, господин Семёнов? — в голосе прорывается лёгкое кокетство.
— Надо срочно дать заключение по трупу. Причина смерти, характерные повреждения, нет ли следов изнасилования…
— Резекцию мне Марченко запрещает делать самостоятельно. Нет, я часто вскрываю, но только не криминальные трупы. Определить инсульт или остановку сердца у престарелой бабушки, только так. Семён Григорич, бывает, даже не притрагивается. Но вам же нужно полное исследование? Проверка крови и органов на всякие вещества, алкоголь, наркотики, другую химию. У меня просто опыта нет, я обязательно что-то сделаю не так и могу важное пропустить.