Личное отношение
Шрифт:
Четыре
Май
— Нет, Кирюха, ты все ж везунчик. Такой цветник и весь у тебя, — Стива, приваливаясь плечом к стене, протягивает наигранно завистливо.
Восхищается театрально.
И зардевшемуся проходящему мимо цветочку подмигивает.
— Не вводи людей в заблуждение, — я хмыкаю цинично.
Отворачиваюсь от галдящего цветника, вываливающегося из конференц-зала, где цветочкам — уже давно созревшим и даже отучившимся — Олимпиада Викторовна
Отпустила.
А меня, отвечая на звонок, попросила подождать.
— Не буду, — Стива соглашается легко, и пачку сигарет он вытаскивает невозмутимо, — буду мрачен и таинственен, как ты. К слову, одна красивая блондинка прожигает тебя страстным взглядом уже минут пять, а ты…
— А я жду Олимпиаду.
Которую остаться на месяц старшей медсестрой вместо заболевшей Венеры ещё придётся уговорить, подобрать слова и поулыбаться с куда большим обаянием, чем развлекающийся от скуки Стива.
— Кирюха, ей шестьдесят и у неё трое внуков, — он информирует с напускной трагичностью, блещет привычной осведомленностью обо всём и всех.
И одаривать цветочков улыбками перестает.
— Ещё муж бывший военный, — последний штрих в картину я вношу рассеяно, смотрю на часы, что высвечивают сообщение от Ники.
И Стива мой взгляд ловит.
Спрашивает серьезно:
— Вик улетел?
Улетел.
Принял предложение Анри снова податься во врачи без границ и поработать полгода — на этот раз — в Южном Судане.
— Час назад, — я подтверждаю, озвучиваю сообщение сестры. — Ника с монстрами сейчас заедут.
— Не называй моих крестных монстрами, любящий дядя.
— Ты их дождешься?
— Нет, — Стива, задумываясь на секунду, качает головой с сожалением. — Мне уже пора. Я к тебе-то на минуту забежал. А то вся ваша хирургия ржет, что ты гаремом обзавелся.
— Не завидуй, Степан Германович.
— Какая зависть?! — Степан Германович возмущенно округляет глаза, соскакивает с подоконника, кривляется в уже опустевшем аппендиксе коридора и заподозрить в нём известного и талантливого нейрохирурга невозможно. — Помилуй, друг мой…
— Тебе даже индульгенцию выпишу.
Я предлагаю щедро.
И Олимпиада Викторовна наше веселье, перерастающее в шумную и гогочущую потасовку, обрывает вовремя, качает головой:
— Детство до старости…
Она снисходительно улыбается, соглашается спасти и выручить меня.
И к Нике, что уже ждёт в больничном парке, я спускаюсь в приподнятом настроении, улыбаюсь ещё издалека. Ловлю монстров, которые с оглушительным визгом несутся наперегонки от неё ко мне, и на руки потяжелевших за две недели племянников я привычно подхватываю.
— Привет корпорации монстров, — я смеюсь.
А Яна, кладя ладошки мне на щеки, поворачивает требовательно мою голову в свою сторону, сообщает с забавной серьезностью:
— Мы соскучились.
— Мама сказала,
— Поеду, — я подтверждаю.
Узнаю, пока мы идем до остановившейся и ждущей нас Ники, все-все важные новости монстров, слушаю про пятую за этот год любовь Яны по имени Миша, который подарил моей племяннице спичечный коробок с жуками, чем привел в дикий восторг Янку, в страшную зависть Яна и в полный ужас воспитательницу.
Был отправлен в угол.
— Жуки — это серьезно, Янка, жуки — это настоящая любовь, — я заверяю.
И насупленная мордашка светлеет, перестает дуться на несправедливость мира и глупость ничего не понимающей в любви воспитательницы.
— Мне посоветовали объяснить, что радоваться полученным в подарок жукам нельзя, — Ника, расслышавшая конец разговора, задорно жалуется.
Улыбается.
И на моей шее она повисает, как в детстве.
— Я соскучилась, братец.
Ника смачно целует в щеку, и в её голосе, который раздается около самого уха, слышится хорошо спрятанная от монстров тревога за Вика.
— Всё будет хорошо, Ника…
***
Лекцию закончили на десять минут раньше.
И конференц-зал с высоченными потолками двадцать третьей больницы вмиг наполнился гулом: все зашумели, заговорили как-то разом, заскрежетали отодвигаемые стулья, и к двери все ломанулись скопом.
Создали давку.
Взрослые люди, получившие лишние десять минут, враз растеряли всю взрослость, стали на эти минуты беззаботными студентами.
И Валечка, продремавшая лекцию, пустой блокнот поспешно захлопнула, потянулась вслед за всеми и вздрогнула, когда её ухватили за локоть.
Предложили радостно:
— Валь, кофе пить пойдешь?
Ангелина, отправленная, как и Валя, Верхненеженской больницей на цикл по современным аспектам сестринского дела в анестезиологии и реаниматологии, сияла улыбкой, конспектировала прилежно всю лекцию и сейчас смотрела вопросительно.
И Валечка, подумав, вежливо согласилась.
Пошла следом.
Отстояла очередь к автомату, и в больничный парк, где буйствовала весна и цвела мохнатая бело-розовая сирень, Ангелина Валю потянула.
— Я обожаю запах сирени, — она объявила смеясь. — Честно, я — фанат сирени!
И, как истинный фанат, скамейку Ангелина выбрала под кустом сирени. Расправила подол белоснежного платья в чёрный горошек, и ногу на ногу, сверкая чёрными лакированными туфлями, закинула, положила локоть на спинку скамейки.
Посмотрела сквозь пушистые ресницы на Валечку, и спросила она с нескрываемым любопытством:
— Как тебе заведующий отделения? Понравился?
— Н-нет, — Валя запнулась.
Запылали круглые щёки алыми пятнами, что медленно спустились на шею. И даже уши под насмешливым и понимающим взглядом Ангелины загорелись.