Личность и Абсолют

Лосев Алексей Федорович

Непосредственно же лингвистическая интерпретация идеи трансформации предикативного по генезису эйдоса в функциональное имя состоит в том, что в случае самопредикации ее «результат» действительно больше соответствует не тем конкретным языковым характеристикам, которые обычно отмечаются у лингвистических предикатов, а языковым характеристикам имен. В самом деле: в случаях лосевской самопредикации между самопредицирующимся субъектом и результирующим предикатом отсутствует промежуточная семантическая зона, чаще всего называемая «значением» и мыслимая необходимой для самого существования предикатов, поскольку считается, что последние «выбираются» говорящим именно из этой промежуточной между «вещью» и «именем» самостоятельной области значений. Между же сущностью и эйдосом как, ее самопредикатом такого рода посредствующего звена, семантически независимого от самой сущности, нет и не может быть по определению.

Если же, говоря лингвистическим языком, области значений нет, а есть только «вещь» и называющее ее «слово», то такая «укороченная» — напрямую—связь между референтом и словом и есть в лингвистике одна из главных характеристик именовательной связи (связь же слова с понятием о вещи, т. е. с

областью значения, есть связь «выражения» [988] ). Поэтому эйдос как самопредикат не только в философском контексте, но и с формально–лингвистической точки зрения должен функционально уподобляться собственному имени. Лосев был, таким образом, последователен, когда толковал энергетический, т. е. предикативный, по природе эйдос как проявление предметной сущности имени.

988

См.: Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка. М., 1985. С. 14. Не случайно Лосев проводил прямую параллель между своей философией языка и философией выражения: именование как самопредикация вбирает в себя в том числе и всю традиционную проблематику, связанную с категорией выражения.

Самопорождение и саморазвитие смысла. Исходя из сказанного, можно утверждать, что регулирующей идеей лосевской концепции предикативности применительно к ее первому эйдетически–логосному уровню является идея самопорождения и саморазвития смысла, предполагающая как смысловое обоснование самого факта самообразования смыслов, так и смысловое же объяснение форм дальнейшего саморазвития смысла. В лосевских текстах такого рода кружение вокруг понятия «смысл» в пределах одной фразы не пустая тавтология, а частая и намеренная «синтаксическая фигура», самой своей формой как бы отражающая свое содержание. Эта идея многократно и по самым разным поводам высказывалась Лосевым, и почти всегда—именно в такой «кружащей» форме [989] .

989

См., например, в недавно опубликованной ранней математической работе «Математика и диалектика» о необходимости фиксирования в «самопорождающейся стихии смысла завершенных, умно–оптических и визуально–смысловых оформлений, нерушимо пребывающих в непрерывно подвижной стихии смысла» (Лосев А. Ф. Хаос и структура. М., 1997. С. 800).

Самопорождение и саморазвитие смысла происходят, по Лосеву, только на первом уровне предикации. Эти категориально различаемые, но взаимосвязанные процессы, предполагающие порождение и последующее движение некоего определенного смысла, по самой своей природе не могут быть обеспечены только «статичными» именами или только «движущимися» предикатами. Здесь должно мыслиться некое «коалиционное» действие стандартно понимаемых субъектов и предикатов. Но какое именно? Если эйдос, будучи умно–воззрительным статичным целым, функционирует как имя, то каким образом он может «участвовать» в процессах саморазвития, а значит, и движения, смысла, которые выше определялись, согласно самой же лосевской позиции, как формы внутреннего расчленения и внешнего сочленения предикатов? Известно, что имена обладают способностью занимать предикативные синтаксические позиции, но это не ответ на поставленный вопрос, поскольку в таком случае, с синтаксической точки зрения, это уже не имена, а именно предикаты. Ситуацию и здесь помогает разрешить идея предикативного генезиса эйдосов, обеспечивающего, с лосевской точки зрения, не только их порождение как определенных умно–воззрительных целых, но и их внутреннюю смысловую многосоставность которая и оказывается ключом к решению поставленного вопроса.

По известной лосевской формуле эйдос, с одной стороны, интеллектуально «картинное», образное единство, с другой—множество, организованное в едино–раздельное целое. Оба этих момента взаимозависимы. Как нечто образно очертанное, эйдос имеет границу, а с ней он приобретает и объем и количество, т. е. множественность и делимость [990] . В нашем контексте все это и значит, что с точки зрения своей онтологической функции по отношению к первосущности лосевский эйдос в качестве единичной целостности есть имя, но с точки зрейия заложенной в этом имени многосоставной «информации» он несет в себе и «предикативно–подвижную» синтаксическую сферу саморазвивающегося смысла, т. е. является и предикатом, а точнее—совокупностью предикатов. Лосевский эйдос как «едино–раздельная целостность» лингвистически может в таком случае интерпретироваться и как единораздельная целостность имени и предиката (предикатов). Поскольку же целостный умно–оптический эйдос–имя многосоставен и не статичен именно в смысловом отношении, постольку он изнутри и изначала естественно предрасположен, согласно лосевской концепции, к смысловому «саморазвертыванию», причем не хаотическому, а строго семантически упорядоченному. Согласно Лосеву, такое упорядоченное и имеющее онтологическое обоснование смысловое «саморазвертывание» эйдетической сферы может происходить в трех главных и принципиально значимых для нашей темы направлениях: в сторону логоса, в сторону диалектики и в сторону мифа [991] .

990

Философия имени // Указ. соч. С. 687.

991

Направленность на чувственный опыт, согласно лосевской концепции, есть второй уровень предикации, надстраивающийся над первым, и потому не расценивается как онтологически самостоятельное направление саморазвития смысла.

Оказывается, впрочем, что «троица» является в данном случае символом «двоицы». К числу самых оригинальных, интеллектуально насыщенных и потому многовекторных

для интерпретации лосевских идей относится сущностное сближение двух последних направлений смыслового саморазвертывания эйдоса–имени—в сторону диалектики и в сторону мифа. Известно, что диалектика понималась Лосевым, согласно одному из его фундаментальных постулатов, как результат интеллектуальной рефлексии над мифологией. Так интерпретировалась им не только конкретная история взаимоотношений мифа и диалектики (например, функция платонизма и особенно неоплатонизма Плотина и Прокла по отношению к античной мифологии), но и общая теория их «естественных» взаимоотношений, о чем свидетельствует, в частности, специально обосновывавшаяся Лосевым идея тождества Абсолютной Диалектики и Абсолютной Мифологии [992] . Отсюда, по всей видимости, следует, что те синтагматические процессы объединения значений, которые детерминированы, по Лосеву, диалектическим саморазвитием эйдетического смысла, в определенном отношении переносились им и на типы синтаксического разворачивания имени в миф. С другой стороны, однако, непосредственно словесная, согласно самому же Лосеву (а не «чисто» эйдетически–смысловая), природа мифа неизбежно должна неким особым образом наполнять «еще» не отягощенные конкретной языковой плотью эйдетические структуры диалектики. Выявление таких особых конкретно–лингвистических способов «перевода» не отягченных конкретной языковой плотью диалектических эйдетических структур в непосредственно языковые мифологические формы, часто прямо глагольно–предикативные по своей структуре, составляет самую, вероятно, сложную проблему лосевской философии языка в целом. Но во весь свой рост эта проблема встает не сразу; оценить ее ключевой «финальный» характер и адекватно к ней подойти можно, только лингвистически проинтерпретировав все предваряющие этапы лосевской предикативной концепции, что и предполагается сделать в данной статье. На предварительных же этапах этот «финальный» лосевский тезис о сущностном сближении мифа и диалектики имеет пока только тот смысл, что миф в своей сущностной словесной структуре аналогичен именно диалектике (а не логосу или «естественной речи»).

992

См.: «Абсолютная Диалектика—Абсолютная Мифология»// Лосев А. Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994. С. 263—298.

Если учитывать, что мифология и диалектика в конечном счете сближаются Лосевым, то применительно к первому уровню его предикативной концепции можно, следовательно, говорить не о трех, а о двух основных и уже, по–видимому, принципиально различаемых направлениях развертывания имени (или, что то же, самопорождения и саморазвития смысла)—в сторону диалектики и в сторону логоса.

Саморазвитие смысла в логосе. Хотя логос вторичен по отношению к эйдосу, являющемуся его основанием, в том числе—и с точки зрения развития смысла, однако мы начнем рассмотрение именно с него, поскольку он «теснее», чем диалектика, соприкасается с непосредственно языковыми формами «естественной речи» и тем самым предоставляет возможность установить более конкретные и устойчивые критерии для сопоставления первого и второго уровней лосевской концепции предикации в их целом.

Именно и только в сфере логоса (а не в диалектике) семантические результаты «разворачивания» имени совпадают у Лосева с общеимяславским тезисом о предложении как «распустившемся слове» и о слове как «свернутом предложении». В логосе происходит саморазвитие смыслов, которые, будучи аналитически вложены друг в друга или соположены в рамках единого эйдоса, не теряют при этом своей раздельности. Когда раздельная в себе, но целостно–единичная внутренняя смысловая структура эйдоса–имени «ощупывается», по Лосеву, логосом, отвлеченным по определению от эйдетической интеллектуальной наглядности, то в результате такого развертывания эйдоса получается смысловая фигура, аналогичная по семантическому типу логическому суждению. Понятие же логического суждения сразу требует введения в сферу рассуждений оппозиционных категорий субъекта и предиката, которые, будучи функционально связаны с рассмотренными выше оппозиционными категориями имени и предиката, не могли не претерпеть в лосевской концепции аналогичных изменений. И действительно: терминологическая пара «субъект—предикат» также имеет в лосевских текстах, как мы увидим, особую судьбу.

Уже упоминался тот в общем–то поразительный факт, что в лосевской «Философии имени», имплицитно построенной на корреляции понятий энергии и предиката, понятие предиката практически не встречается. Это, безусловно, было связано с тем, что, толкуя соотношение имени и предиката, Лосев иерархически возвышал понятие имени, однако главным в его концепции тем не менее была идея синтетических взаимопереходов имени и предиката друг в друга—идея, снимающая жесткое терминологическое разграничение этих понятий. Аналогично поступает Лосев и при рассмотрении категории логического суждения: хотя и в более мягкой форме, но он все же ведет рассуждение к размыванию обычно свято соблюдаемой категориальной границы между логическими субъектом и предикатом.

Вывод из системы аргументов лосевской «Философии имени» по данному поводу может быть в намеренно обостренном виде сформулирован как тезис об отсутствии необходимости специально выделять в сфере эйдетического логоса категорию суждения [993] . Лосев, вероятно, считал вполне возможным ограничиться рассмотрением суждения как особой разновидности понятия, т. е., в лингвистическом смысле, как разновидности имени (или как разновидности определения в виде цельной именной группы, которое само является, по Лосеву, частным случаем понятия). Намеченная в «Философии имени» идея сближения суждения с понятием, связанная с принципиальным имяславским тезисом о способности имени и предиката «сворачиваться» в единое смысловое целое, разрабатывалась Лосевым и в 40—80–е годы; более того: перестав избегать категории предиката, Лосев впоследствии развивал ее гораздо подробнее.

993

См., напр.: Указ. соч. С. 714—715.