Личность и Абсолют

Лосев Алексей Федорович

Из того же примера с «движущимся покоем», построенного по сразу же узнаваемой, специфически лосевской модели сочетания антонимов, следует также и то, что основной и как бы «естественной» формой языкового согласования антиномических предикатов в диалектике является, по Лосеву, определение. К такому же заключению ведет и то обстоятельство, что на некоторые другие предлагаемые языком формы согласования, способные выступить в качестве как бы «конкурентов» определения, Лосев вводит почти прямой запрет.

Так, вводится запрет на глаголъно–предикативное сочетание антонимов. Содержащее этот запрет рассуждение строится внутри системы доказательств различия между сущим и тождественным. «Сущее и тождественное, — пишет Лосев, — не есть одно и то же еще и потому, что покой и движение—оба сущие», ведь если бы тождество было равносильно сущему, то тогда получилось бы, заключает Лосев, что покой движется, а движение покоится [1005] . Надо понимать, что такого рода, т. е. глагольно–предикативные, согласования антонимов мыслились Лосевым как совершенно

невозможные в диалектике. Развернутых объяснений этой «невозможности» в лосевском тексте нет, но, вероятно, этот частный запрет связан с эксплицитно выраженным Лосевым более общим запретом на введение в сферу эйдоса и чистого смысла категории времени. Эйдос, согласно Лосеву, есть чистый смысл, а как таковой он не подчиняется времени, он—вечное; логос в этом отношении аналогичен эйдосу [1006] . А где нет времени—там угасает глагол и, как мы видели в предыдущем разделе, сам связанный с ним собственно грамматический предикативный акт (но не логическая форма распределения смыслов по позициям субъекта и предиката).

1005

Там же. С. 688.

1006

См. там же. С. 704.

Вместе с запретом на глагольное предикативное скрещение антонимов Лосевым вводится запрет и на отождествление антонимов. Развивая тот же тезис, Лосев утверждает, что если бы сущее было равносильно тождественному (что неверно), то покой был бы равносилен движению. Но движение, оставаясь движением, продолжает Лосев, не может быть покоем, равно как и покой не может быть движением [1007] . Опять перед нами выразительная деталь, подчеркивающая, что речь в диалектике идет не о соотношении эйдоса с его самопредикатами, но о связи между самими этими предикатами. В самом деле, ведь когда у Лосева говорится о самой сущности, о самом эйдосе, то им делаются прямо обратные утверждения, понимаемые при этом как адекватное отражение внутренней сути проблемы. Так, известные лосевские обыгрывания понятия «шкаф» ведутся именно с целью убедить в том, что шкаф одновременно и одно, и многое, но при этом остается шкафом; движение же, оставаясь движением, не может, по Лосеву, одновременно быть и покоем. И причина здесь именно в том, что покой и движение—это два разных антиномичных самопредиката одной сущности; отождествляя эти антиномичные предикаты, мы произвольно уменьшаем количество предикатов сущности, а тем самым искажаем и ее внутреннюю природу, и онтологически–естественный «порядок» истечения ее самопредикатов.

1007

См. там же. С. 688.

Есть во всем этом и собственно лингвистическая сторона. В запрете на отождествление предикатов просматриваются, хотя и как бы на втором плане, контуры другого запрета, связанного с субъектно–предикативной структурой, — запрета уже не только на скрещение антонимов в глагольном, собственно грамматическом предикативном акте (как это было в случае запрета на суждения типа «покой движется» или «движение покоится»), но и на само размещение антонимов по соответствующим синтаксическим позициям (т. е. на тот принцип, который, по самому же Лосеву, действует не только в непосредственно языковых формах второго уровня предикации, но прежде всего и изначально в логосе). Этот второй план проступает потому, что «простая» в языковом отношении и свободная от глагольно–предикативных проблем «процедура» отождествления все же обязательно требует размещения антонимов по субъектной и предикативной позициям {покой есть движение, или наоборот) [1008] .

1008

Логически более громоздко, но тем не менее возможно доказательство лосевского запрета на размещение в диалектике антонимов по позициям субъекта и предиката и в отрицательных суждениях типа «покой не есть движение».

Хотя были описаны лишь два лосевских запрета на предлагаемые языком возможности согласования антонимичных смыслов, но вследствие их достаточной репрезентативности можно все же предполагать, что в лосевской диалектике «в силе» остаются только именные сочетания антонимов по типу определения. Во всяком случае именно такого рода сочетания используются Лосевым в его финальных диалектических формулировках, как, например, в следующей: «Сущность есть 1) одно, единичность, стоящее выше определения и в этом смысле сверх–сущее; 2) проявляющее себя в эйдосе, который есть единичность подвижного покоя самотождественного различия…» [1009] Можно говорить и о том, что аналогичная тенденция к преимущественному сочетанию в разного рода именные группы свойственна и всем другим, не только антонимичным, смыслам лосевских диалектических построений.

1009

Философия имени//Указ. соч. С. 689.

Впрочем, все отличия диалектики от «естественной» речи достаточно ожидаемы. Гораздо сложнее с точки зрения языковых форм отношения между эйдетической диалектикой и логосом, о чем вскользь уже говорилось выше. Различие диалектики и логики определяется

различием дистанции между эйдосом или логосом и сущностью: лосевский эйдос «ближе» к сущности, более того—он посредствует между сущностью и логосом, будучи для последнего смысловым основанием. А что разрешено быку, не разрешено Юпитеру. Диалектические антонимы не могут вступать друг с другом в отношения субъекта и предиката потому, что они при этом теряют референцирующую связь с порождающим их эйдосом, в котором они равно непосредственно усматриваются. В логике же связь с референцируемым эйдосом обеспечена очередной взаимотрансформационной понятийной точкой: логос фактически оперирует не непосредственно предикатами эйдоса, а именами его смысловых частей, стремясь отразить их семантические взаимоотношения. Логос может попеременно рассматривать («ощупывать») эйдос то с точки зрения одной его смысловой части, то с точки зрения другой его части. Лосев описывал это различие как наличие для логоса (и отсутствие для эйдосов) необходимости, прежде чем получить возможность строить суждение, произвольно положить какой–либо один из нащупанных в эйдосе смыслов на фоне другого (человек на фоне дома или, наоборот, дом на фоне человека), только после чего, уже относительно этого положенного смысла, можно выстраивать последовательный смысловой ряд суждения. Эйдос же «положен» самим фактом своего усмотрения, он «синтаксически» почти неподвижен, будучи всегда в позиции референцируемого субъекта, отсюда и относительная «царская несвобода» диалектики в ее языковых операциях над самопредикатами эйдоса.

В логосе вследствие возможности попеременно «полагать» разные смыслы ситуация обратная: раздельно взятые смысловые «части» эйдоса могут здесь при смене «положенного» смысла безболезненно вступать в самые разнообразные языковые отношения, включая и отождествление, и даже предикативные акты. Существенно, однако, что ровно по той же причине логически взятые смыслы столь же безболезненно могут и выходить из этих отношений, будучи безразличны к ним. Финальной же точкой, в направлении к которой развивается свободно перемещающее свои смыслы по синтаксическим позициям, но безразличное к ним логическое суждение, является свертывание суждения в именную группу, в чем проявляется фундаментальная общность логоса и диалектики как элементов первого уровня лосевской теории предикации в отличие от «поведения» элементов ее второго уровня.

Эйдетика, логос и «естественная» речь. Эйдетическая диалектика и логос проецируют свойственные им формы согласования элементов саморазвивающегося смысла на второй уровень лосевской теории предикации—на ориентированную на чувственную сферу и ее ментальнообразные аналоги «естественную» речь. Будучи основанными, как мы видели выше, на разных формах согласования смыслов, диалектика и логика вносят при такой проекции каждая свой «вклад» в формирование синтаксической структуры языка. Если, однако, максимально обобщить и схематизировать развивавшуюся в этом направлении лосевскую мысль, то можно прийти к выводу, что специфика номинативного синтаксического строя, оцениваемого Лосевым как вершина развития языка, понималась им как синтез или, точнее, как результирующая проекция на язык одновременно и диалектических, и логических свойств саморазвивающегося смысла.

Что именно из состава конститутивных характеристик диалектики мыслилось Лосевым вошедшим в номинативный синтаксический строй языка? Понятно, что это не может быть грамматический акт предикации как таковой. Диалектические семантические структуры, будучи основаны на узрении цельного эйдоса, влияют, по Лосеву, на становление номинативного строя языка в том смысле, что именно они обеспечивают саму возможность появления номинативного мышления как прежде всего такого мышления, которое основано на «самотождестве А» (А как именно А). Такое «самотождественное А» удачно накладывается на позицию синтаксического субъекта и удерживает развитие любого усложненного по форме предложения «в берегах». Именительный падеж в позиции синтаксического субъекта отражает, таким образом, в языке, согласно лосевскому пониманию проблемы, диктуемую саморазвивающимся смыслом диалектическую необходимость мыслить любое А как именно это А. Будучи своего рода меональным слепком с самотождественного при всех текучих изменениях эйдоса, именительный падеж номинативного строя языка и связанная с ним синтаксическая позиция субъекта дают возможность развиваемому языковому смыслу не зависеть ни от него самого (фиксируя А как именно А, мы освобождаемся от зависимости от его содержания, в которую ранее впадал ум, не умея дистанцироваться от А), ни от его былой спутанности с другими объектами [1010] . Это—точка опоры номинативного строя языка и номинативного мышления, та необходимая точка, в которой предикаты, каковыми, напомним, являются по своему генезису, согласно лосевской позиции, все языковые явления и процессы, могут трансформироваться в смыслы, исполняющие функцию имен. Без такой «точки трансформации» язык был бы невозможен.

1010

См.: О типах грамматического предложения…//Указ. соч. С. 367—370.

Однако и при наличии только отчетливо очерченных, раздельных и самотождественных смыслов–имен язык продолжал бы оставаться невозможным. Смыслы движутся, сопрягаются и разделяются, порождают новые смысловые структуры и т. д. Эти языковые процессы обеспечиваются, по Лосеву, благодаря проекции на язык форм согласования смыслов из сферы логоса, и прежде всего проекция самого принципа предикации, дающего толчок для формирования второго конститутивного момента номинативного строя предложения—цельного, семантически, грамматически и синтаксически «обработанного» и оформленного языком предикативного акта.