Личные воспоминания о Жанне д'Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря

Твен Марк

Итак, заседание было бурным. Было ясно, что судьи решили на этот раз во что бы то ни стало вырвать у Жанны нужные признания, ускорить ход дела и быстрее привести его к концу. Видно, что при всей своей опытности они еще не знали ее. Они принялись за дело весьма ревностно. На этот раз допрос не был доверен кому-либо одному из них - в нем участвовали все. Вопросы сыпались на Жанну со всех сторон; иной раз их бывало столько сразу, что ей приходилось просить, чтобы в нее стреляли по одиночке, а не все разом. Начало было обычное:

–

Еще раз приказываем тебе дать присягу без всяких оговорок.

– Я буду отвечать на то, что перечислено в обвинительном акте. В других случаях я сама буду решать, отвечать или нет,

Снова разгорелся ожесточенный бой за эту, уже отвоеванную ею, территорию. Судьи осыпали Жанну угрозами, но она осталась тверда, и им пришлось перейти к другому. Полчаса было потрачено на видения Жанны - их одеяние, волосы, облик и тому подобное, - в надежде выудить из ее ответов что-нибудь пагубное для нее. Но все старания были напрасны.

Потом, разумеется, вернулись к вопросу о мужской одежде. После повторения многих старых вопросов ей задали новые:

– А король или королева никогда не просили тебя снять мужскую одежду?

– Этого нет в вашем обвинительном акте.

– Ты думала, что согрешишь, если оденешься, как подобает твоему полу?

– Я старалась повиноваться, как умела, моему небесному владыке.

Потом ее стали спрашивать о знамени, надеясь отыскать в нем какое-нибудь колдовство:

– Правда ли, что твои воины делали себе вымпелы, срисованные с твоего знамени?

– Да, копьеносцы моей охраны, - чтобы отличаться от других войск. Они сами это придумали.

– И часто они их обновляли?

– Да. Когда копья ломались, вымпелы приходилось делать заново.

Следующий вопрос ясно показывает, чего от нее хотели добиться:

– Ты не говорила солдатам, что вымпелы, срисованные с твоего знамени, принесут им удачу?

Воинский дух Жанны был оскорблен этим вздорным предположением. Она выпрямилась и ответила с достоинством и твердостью:

– Я им говорила только одно: "Бейте англичан!" - и сама показывала пример.

Всякий раз, когда она бросала подобные презрительные слова в лицо этим французам в английских ливреях, они приходили в бешенство. Так было и на этот раз. Человек двадцать, а то и тридцать вскочили на ноги и долго выкрикивали пленнице яростные угрозы, но Жанна осталась невозмутимой.

Тишина постепенно восстановилась, и допрос продолжался.

Теперь Жанне старались поставить в вину многочисленные знаки любви и почитания, которые ей оказывали, когда она подымала Францию из грязи и позора столетнего рабства и унижения.

– Ты не приказывала писать с себя портреты?

– Нет. В Аррасе я видела свое изображение: я стою на коленях перед королем, в доспехах, и подаю ему грамоту; но я ничего этого не заказывала.

– Бывало ли, чтоб в честь тебя служили мессу?

–

Если это и делалось, то не по моему приказу. Но если за меня молились, что же в том дурного?

– Французский народ верил, что ты послана Богом?

– Этого я не знаю. Но - верили или нет - это в самом деле так.

– Значит, если они в это верили, они, по-твоему, поступали правильно?

– Те, кто верил в это, не обманулся.

– Что побуждало их целовать твои руки, ноги и одежду?

– Они были мне рады и показывали это. Я не смогла бы им помешать, если бы даже у меня хватило на это духу. Они шли ко мне с любовью - ведь я не причиняла им зла, напротив - я старалась сделать для них все что могла.

Видите, как скромно она описывала волнующие сцены, когда она проезжала по Франции, а вокруг нее теснилась восторженная толпа. "Они были мне рады". Рады? Они были вне себя от восторга. Когда они не могли дотянуться до ее руки или ноги, они становились на колени в грязь и целовали следы копыт ее коня. Они молились на нее - это и хотели доказать попы. Какое им было дело, что сама она тут ни при чем? Ей поклонялись - этого довольно: значит, она повинна в смертном грехе. Странная логика, нечего сказать!

– Тебе не случалось крестить младенцев в Реймсе?

– Это было в Труа и в Сен-Дени. Мальчикам я давала имя Карл - в честь короля, а девочкам - Жанна.

– Верно ли, что женщины прикладывали свои перстни к твоим?

– Да, это делали многие, не знаю зачем.

– Правда ли, что в Реймсе твое знамя внесли в церковь и ты стояла с ним у алтаря во время коронации?

– Да.

– Проезжая по Франции, ты исповедовалась и причащалась в церквах?

– Да.

– В мужской одежде?

– Да. Только не помню, были ли на мне доспехи.

Это была почти уступка! Она не напомнила о своем праве на мужскую одежду, которое признал за ней церковный суд в Пуатье. Хитрые судьи тотчас переменили тему: иначе Жанна могла заметить свою маленькую ошибку и исправить ее с присущей ей сообразительностью. Но весь этот шум измучил ее и притупил ее внимание.

– Говорят, что в церкви в Ланьи ты воскресила мертвого ребенка. Как ты это сделала - молитвами?

– Этого я не знаю. За ребенка молились и другие девушки; я стала молиться вместе с ними, только и всего.

– Продолжай.

– Пока мы молились, ребенок ожил и заплакал. Он был мертв уже три дня и почернел, как моя куртка. Его тут же окрестили, он снова скончался, и его похоронили в освященной земле.

– Почему ты спрыгнула ночью с башни в Боревуаре и пыталась бежать?

– Я хотела идти на помощь компьенцам.

Они стремились представить это как попытку свершить страшный грех самоубийство, чтобы не попасть в руки англичан.

– Не говорила ли ты, что согласна лучше умереть, чем попасть в руки англичан?