Лицо порока
Шрифт:
— Я? Зачем?
Диана неопределенно пожимает плечами:
— Ну, мало ли зачем…
— Мне почти сорок.
— Приблизительно так я и думала…
Я наполняю свой стаканчик водкой, пододвигаю к себе. Ее фужер уже наполнен.
— Диана Александровна можно быть с вами откровенным?
Она озадаченно потирает свой маленький подбородок.
— Зачем вы спрашиваете? Конечно!
— Так вот, Диана Александровна, я человек очень даже не робкий. Можно с уверенностью сказать, что я, как и многие мои
Диана не дает мне высказать мысль до конца:
— А я — с вами… Вот ведь смешно, правда?
С минуту мы молчим и смотрим друг на друга.
— Это я к тому, что вы — необыкновенная женщина, — негромко говорю я. — Вы… Просто потрясли мою душу…
Легкий румянец разливается по ее щекам. Она шевелит губами и, силясь, роняет:
— Иван Максимович, вы настоящий поэт…
Я глубоко вздыхаю:
— Может, и стал бы я поэтом, будь у меня такая женщина, как вы! Рядом вдруг раздаются звонкие хлопки.
— Талантливо охмуряет! Мастер!
Я сердито поворачиваю голову. Рядом стоит Ткаченко, корреспондент одной из городских газет, и хлопает в ладоши. Небритый, неопрятный, в измятых брюках и уже изрядно навеселе.
— Здорово, Ванюха! — криво ухмыляется Ткаченко. — А я тебя случайно увидел. Шел мимо, взглянул в окно. Смотрю — вроде ты. Ну, думаю, надо зайти, поздороваться.
Я поднимаюсь, беру его за локоть и, извинившись перед Дианой, тащу к выходу. На улице спрашиваю:
— Какого хрена ты приперся? Слепой, что ли? Я же не один.
— Подумаешь! — начинает кочевряжиться Ткаченко. — Он, видите ли, с дамой! А у меня, между прочим, даже сто граммов не на что купить!
Я сую ему в руку купюру.
— Вот тебе, Толян, на бутылку. Только иди с Богом! Я тебя умоляю, топай!
— Ну, так ты теперь мне и на фиг не нужен! Я и сам теперича напиться могу, — пытается шутить Ткаченко и, выдрав из моих пальцев деньги, шаткой походкой направляется вдоль тротуара.
Вздыхаю с облегчением и возвращаюсь в кафе. Диана сидит, сложив руки на коленях, не пьет и не кушает. Она ожидает меня.
— Простите, Диана Александровна! — сажусь на свое место и беру в руку стаканчик с водкой. — Это один мой знакомый, тоже журналист. И, кстати, толковый журналист. Но после разрыва с женой начал спиваться.
— Может, ему чем-то можно помочь? — спрашивает она, грустно улыбаясь.
Я в сердцах махаю рукой, вспомнив, во скольких неприятных историях мне довелось побывать из-за бесшабашности пьяного Толика.
— Безнадежен! Его уже и уговаривали, и стращали, и по врачам водили. Без толку!
— Да… У меня отец крепко запивал… — лицо Дианы покрывает тень печали.
— Бросил?
— Умер…
— Извините, Диана Александровна.
— Ничего.
— У меня отец тоже пил. И
— Вот беда…
Я подаю ей руку через стол.
— Положите сюда свою ладонь. И давайте выпьем. За то, чтобы все у нас было хорошо. Чтобы только радость и никакой скорби!
— За это нужно выпить, — она, чуть поколебавшись, вкладывает свою розовую ладошку в мою. И одаривает меня синевой майского неба.
Перебрасываясь ничего не значащими фразами, мы заканчиваем ужин. Я рассчитываюсь с официанткой и помогаю Диане одеть пальто.
— Скучноватый у нас получился вечер, — говорю ей на улице.
— Ну почему же? — возражает она и берет меня под руку. — По-моему славно посидели.
Мы медленно движемся по тротуару. Сыплет мелкий, противный снег.
— Дойдем до подземного перехода и там простимся, — ее тон мне не кажется уверенным, похоже, ей вовсе не хочется так сразу со мной расставаться. — Вы поедете домой. А я пойду к себе.
— Я отправлю вас на такси.
— Нет, нет! — отрицательно качает головой Диана. — Я же рядом живу.
— Тогда я провожу вас до подъезда! — заявляю и, слегка сжав ее локоть, решительно прибавляю: — Никаких возражений не приму!
— Напрасно вы себя утруждаете, — она останавливается и заботливо расправляет на моей груди шарф. — Закрывайте горло, Иван Максимович, простудитесь.
Я перехватываю ее руку и прижимаю к губам.
Шагая по заснеженной улице, мы беседуем о зиме, вспоминаем лето, работу. Болтаем о чем угодно. Сутулые фонари льют нам под ноги унылый, тягучий, как кисель, свет. Редкие автомобили удивленно таращатся на нас, выпучив желтые глупые глаза.
Пришли. Ее дом. Ее подъезд.
— Ну, вот я и дома. Меня уже, наверно, заждались…
— Наверно.
— Интересный у нас получился вечер, Иван Максимович, — не очень весело, как-то натянуто смеется Диана. — Вроде как молодость вернулась. Вот вы проводили меня домой, будто парень девушку. Правда?
— Да, — соглашаюсь я с грустью. — Все, как в юности… Только одного не хватает…
— Чего же, Иван Максимович? — в мутном свете фонаря ее глаза кажутся зелеными и таинственными, как у кошки.
— Ну, как же! — я беру Диану за руку. — Когда парень, проводив девушку домой, прощается с ней, то он…
Она испуганно делает шаг назад. Но уже поздно. Порывисто обхватив ее за плечи, я припадаю к прохладным, трепетным лепесткам губ. Она стонет, или пытается что-то сказать. У меня начинает стучать в ушах. Я размыкаю руки.
— Но… но… Иван…
— Спасибо за вечер! Доброй ночи, Диана Александровна! — тихо говорю я и, круто повернувшись на каблуках, шагаю прочь.
Сердце бешено колотится в груди, глаза застилает желтая пелена какого-то неистовства, а в мозгу, как далекая звезда, пульсирует единственная мысль: я сошел с ума.