Лицо порока

Песиголовец Виктор Иванович

Поцелуй получился коротким, но горячим. Диана отчаянно вырывалась, отталкивая меня обеими руками. И лишь в последний момент, когда я уже хотел оторвать свои губы от ее теплых, трепетный и мягких губ, она пылко ответила на поцелуй и сама этого испугалась.

Когда я взглянул Диане в глаза — с той нежностью, на которую только был способен, — в них полыхал синий ужас.

Мы стояли друг против друга, тяжело дыша, не в силах расцепить крепко сплетенные руки. Наконец, не проронив больше ни слова, я отпустил Дианины пальцы и стремглав выскочил из кабинета.

Дятел сосредоточенно долбил клавиатуру компьютера.

В коридоре редакции мы столкнулись нос к носу с Валентиной. Подняв голову, она вдруг дернулась, расширила глаза и прыснула смехом.

— Чего зубки скалишь, ведьмочка? — спросил я без злобы. Настроение у меня было превосходное.

— Извини! — пропищала она и скрылась в кабинете корректора.

Я зашел к компьютерщикам, забрал со стола сверстанную уже шестнадцатую полосу следующего, посленовогоднего номера газеты. И вышел. Закрывая дверь, услышал, как наборщица и верстальщики разразились хохотом. Я пожал плечами и поплелся в свой кабинет.

Но не успел сесть за стол, чтобы взглянуть на страницу, как ко мне вкрадчиво вошла корректор Сима. Конкретного дела у нее не было, она только спросила, будет ли сегодня подготовлена к вычитке пятнадцатая полоса, вроде не знала, что, естественно, будет.

Я нетерпеливо махнул рукой и послал ее ко всем чертям. Хитровато ухмыляясь, Сима удалилась.

Но тут в кабинет втащила свой необъятный зад Нина Николаевна. Цель ее визита тоже была непонятна. И до меня, наконец, дошло, что с моим внешним видом что-то явно не так.

Когда Нина Николаевна, хихикая, как дура, утащила свои телеса, я придирчиво осмотрел свой костюм. Он был в норме. Провел рукой по волосам — порядок. Тогда в чем же дело? Подумав, я побежал в туалетную комнату. Посмотрел на себя в зеркало и обомлел: на меня смотрела отвратительнейшая рожа клоуна. Половина лица, от подбородка до носа, была жестоко измазана ярко-красной помадой. Твою в тридцать три дивизии мать! Это в таком-то виде я три остановки ехал в троллейбусе из больницы в редакцию!

Отмыть помаду оказалось весьма непростым делом. Я провозился минут пятнадцать. Затем, приведя таки себя в порядок, злой, как некормленый бультерьер, подался прямиком к Валентине.

— Валька, зараза! — набросился я на нее. — Ты что же, стерва, сразу не сказала?

А она, упав головой на стол, задыхалась от смеха.

— Хороши… хороши… хороши же у тебя методы работы с авторами, — еле выговорила Валентина сквозь хохот.

Я обхватил ее за тонкую, как прутик, талию, оторвал от стула и, развернув к себе спиной, дважды крепко шлепнул ладонью по заднице.

— Ой-ой! Больно! — завизжала она.

Я бросил ее на стул и вышел из кабинета, люто хлопнув дверью.

Вот же змея подколодная!

В кабинете надрывался телефон.

— Да! — гаркнул я.

— Ванечка, здравствуй!

Это была Ольга. Моя злость в миг улетучилась.

Мы встретились, как повелось с самого зарождения наших отношений, недалеко от областной научной библиотеки. Я без лишних слов потащил Ольгу в квартиру на Новокузнецкой.

Ольга

жаждала ласк, как жаждет воды заплутавший в пустыне путник. Она несколько раз выжала меня, будто тряпку, и разложила на кровати просыхать, а сама прилегла рядом.

— Отдохни чуток, Ванечка! Умаялся, бедненький!

— Ольга — ты зверь! — простонал я, чувствуя усталость и ломоту в каждой мышце своего бренного тела. — Ты искусала меня, и раны мои кровоточат!

Лучше бы я этого не говорил! Она прижалась к моей груди, опять начала целовать.

— Я их залижу! — пообещала, хищно ухмыляясь.

И с рвением принялась исполнять обещание.

Ох, умеет Ольга утомить мужика! Научил на свою голову!

Вскоре все началось снова. Она зажгла меня, как спичку, почти мгновенно. Я перевернул ее спиной кверху и прошелся губами от пяток до головы. Ольга урчала от удовольствия, как котенок. Но, видно, ласки мои на сей раз не были изощренными и быстро ей наскучили.

— Теперь моя очередь! — деловым тоном уведомила эта ненасытная самка и одним рывком подмяла меня под себя. — Твоя нежность уже истощилась, я сейчас покажу, как надо ласкать!

Передача инициативы в ее руки означает почти погибель. Резкое движение — и я оказался оседлан. Наездница пустилась вскачь, вовсю неистовствуя. Она рычала, будто тигрица, настигающая свою жертву. И я рычал, как тигр, только смертельно раненный, рычал хрипло и затравленно, теряя остатки сил.

Ну, мадам, ну, фурия! И зачем я только разбудил в тебе этот спящий вулкан?! Лучше бы ты тихо лежала, покорно раздвинув ноги, как делала это поначалу, и ничего не чувствовала.

Боже, что же все-таки происходит с Машей? Она чахнет на глазах Она уже не бледная, она желтая, как воск. Особенно скулы, подбородок и крылья носа. А какие темные, почти черные круги под глазами!

Маша сидела у окна на своей койке и, печально склонив голову, смотрела сквозь стекло в мглистую тоску зимнего вечера.

С пакетом в руке я стоял у полуоткрытой двери палаты и вглядывался в дорогое лицо. Женщины не замечали меня и занимались своими делами: одна, самая молодая, читала; другая, ветхая старушка, вязала; третья, женщина средних лет с пышными волосами, энергично втирала в лицо какой-то крем. Я легонько постучал по косяку двери. Обитательницы палаты разом повернули головы. Маша, подхватившись, даже не сунув ноги в тапочки, бросилась мне навстречу.

— Девочка моя, как ты себя чувствуешь? — спросил я, стараясь придать голосу побольше оптимизма.

Лицо Маши озарила радостная улыбка:

— Мне уже совсем хорошо!

Я поцеловал ее и прижал к груди. Пышноволосая не отрывала от нас озорных глаз.

— Ты, конечно, еще не ужинала?

Маша беззаботно тряхнула головой:

— Да какой аппетит в этих стенах? Здесь кушать не хочется, только спать.

Я подвел ее к койке, усадил, сам опустился рядом на стул.

— Ты должна кушать, как следует, чтобы быстрее выздороветь, — мягко сказал я и ласково потрепал Машу по щеке.