Лицо порока
Шрифт:
— Можно жить неправильно, но праведно. А можно и наоборот.
— Как это? Растолкуйте? — не понимаю я.
— Быть абсолютно справедливым человеком — это правильно? — спрашивает Устин.
— Само собой.
— Делать по справедливости — значит, платить людям тем, чего они заслуживают, верно?
— Верно…
— То есть если кто-то набедокурил, учинил зло, то по законам справедливости ему непременно нужно воздать тем же?
Я озадаченно смотрю на Устина, пытаясь понять ход его мыслей.
— Пожалуй, что так.
— Ну, а где же милосердие? —
Закурив, размышляю над словами старика. Он, причмокивая, попивает чай и задумчиво смотрит в окно, в которое медленно и тяжело заползает рассвет.
— Что вы хотели сказать мне этим, дедушка? — спрашиваю, тоже приступая к чаепитию. — Что я и не праведник, и несправедливый?
Устин кривит тонкие губы в ухмылке.
— Да нет же! Я хотел сказать, что ты и праведный, и справедливый… Для себя праведный, а к людям — справедливый. Понял? А нужно как раз наоборот. И еще одно, Ванятка. Не должен человек жить двойной жизнью, иметь два лица.
Я вздыхаю и смотрю на свои часы.
— Неплохо бы, дедушка, перед путешествием в ад немного выпить, — предлагаю, откладывая свои раздумья над мудреными словами Устина на потом.
Он охотно соглашается. И идет в кухню за стаканами. Я откупориваю бутылку.
За окном согбенная осина, как древняя старушка, кутается в накидку поредевшей мглы.
…Берег моря. Голубые волны жадно лижут желтый прибрежный песок и мелкую гальку. Раскаленный шарик над головой и почти полное безветрие не лишили воздух свежести. Но все равно хочется или залезть в воду, или поскорее спрятаться под сень пальм, сбившихся в группки всего в десяти шагах от берега.
Подполковник Илларион, как представил его Устин, стоит, покуривая короткую черную трубку, и задумчиво смотрит в морскую даль. Он ждет, пока я оденусь. Это крупный немолодой мужчина в коричневом френче и брюках такого же цвета, заправленных в сапоги с плотно прилегающими голенищами. На его темно-зеленых эполетах с золотой окантовкой по три рубиновых продолговатых шарика, похожих на капельки крови и по белому металлическому веночку, сплетенному из костей. На груди — восьмиконечная звезда с извивающейся змеей в центре. На левом рукаве — золотом шитая литера X, на правом — цифра 1З. Илларион держит в руке квадратную фуражку с коротким козырьком. На околыше — ощеренная пасть льва, на тулье — такой же венчик, как и на эполетах, только побольше.
— Не будем терять время! — говорит подполковник, повернув ко мне смуглое, порезанное морщинами лицо.
— Да, спускайтесь! — бросает Устин, снимая телогрейку.
Мы идем вдоль берега к каменистым взгоркам, возвышающимся над беззащитной голубизной моря. Они — рядом, в сотне шагов. Там, сказал Илларион, есть грот, а в нем — подъемник.
Вот он, грот. Покрытые плесенью и пропитанные сыростью стены. Запах застоявшейся морской воды. Грот короткий. Сделав всего полтора десятка шагов, упираемся в черную металлическую дверь.
Он быстро скользит вниз, слышен приглушенный лязг цепей.
— На пятом горизонте находятся полки и легионы, — неторопливо объясняет Илларион, опершись спиной о стену кабины. — Семьдесят восемь простых полков, тринадцать гвардейских и шесть легионов. Я — заместитель предводителя тринадцатого полка, где подобраны одни ветераны. Сильнее тринадцатого нет полка.
— Много войска! — замечаю я и застегиваю куртку на все пуговицы — становится все холодней.
— Немало! — соглашается Илларион. — В каждом простом полку но тысяче триста бесов, в каждом гвардейском — по тысяче. Армия солидная!
— А сколько же в легионе? — спрашиваю, чтобы прикинуть, сколько всего «штыков» насчитывает бесовская рать.
Подполковник извлекает из внутреннего кармана френча свою трубку, из кармана штанов — кисет. Заталкивает в трубку щепоть красноватого табака. Щелкает зажигалкой, инкрустированной слоновой костью и серебром.
— В каждом легионе по шестьсот шестьдесят шесть бесов. Но они — элита из элиты. Поэтому легионами руководят генералы.
— Генералы и полковники живут тоже на пятом горизонте?
— Нет, — качает головой Илларион. — Они живут на шестом. А на пятом — их заместители, сотники и командиры когорт.
Кабина, дернувшись, останавливается. Подполковник открывает дверь. Перед нами — военный городок. Очень похожий на обычный, земной. Шесть рядов двухэтажных казарм, с выкрашенными в зеленое стенами. У каждой — пристройка. За ними, поодаль — еще казармы. Такие же, двухэтажные, но коричневые и их немного. Совсем в стороне — шесть двухэтажных зданий мрачного серого цвета. Между строениями проложены неширокие дорожки, мощенные темным гранитом, и просторные площадки, покрытые плотно укатанным гравием.
— В этих казармах размещаются полки и легионы? — интересуюсь, озираясь по сторонам.
— Да, — Илларион оправляет френч и, предваряя мой вопрос, объясняет: — Семей ни у кого, кроме старшины, нет. Их заводят только по окончанию службы, которая длится десять лет. У вас за это время проходит шестьдесят. Невесты есть у многих, они живут в другой части города, которая располагается дальше. В военном городке имеется несколько десятков борделей, их обитательницам строго запрещается иметь детей.
Выбив золу из трубки, Илларион приглашает меня пройтись вдоль казарм.
— Я покажу тебе, где размещается мой полк, — говорит он. — Сейчас там никого нет, все несут службу наверху, на земле. На месте только дежурные и те, кому сегодня велено отдыхать. Но их немного.
Из-за угла зеленой казарма, самой ближней, выбегает юноша в форме мутно-зеленого цвета и несется навстречу нам. У него на погонах вижу лишь перекрещенные кости, на рукаве — нашитую букву Т. Поравнявшись с нами, юноша сбавляет шаг и ухарски вскидывает руку к козырьку квадратной фуражки. Илларион отвечает, вяло взмахнув кистью.