Лицо порока
Шрифт:
Настроение у меня почти радужное. Только на дне души все еще болтается осадок горечи и тоски. Но я очень скрытный человек, и этого никто не увидит. Даже мои ближайшие друзья мало что знают обо мне. Они всегда видят лишь одно мое лицо — лицо бесшабашного, веселого мужика, любящего кутнуть, погулять, но трепетно заботящегося о семье, толкового журналиста и умеющего дружить человека. Второе мое лицо тщательно скрыто ото всех. Многие годы. Никто не знает о моих женщинах и квартире на Новокузнецкой. Никто
С работы я сматываюсь на час раньше обычного. Решил проведать Настю. Не был у нее уже неделю, нехорошо. Пришлось занять немного денег у шефа — идти к женщине с пустыми руками — верх неприличия. По дороге купил шампанское, водку, мясо, пачку масла и пакет муки. Попрошу Настю приготовить пельмени, лучше нее никто их не делает.
Уже перед самым домом останавливаюсь и хлопаю себя ладонью по лбу: а цветы! Не на первое свидание иду, конечно, но все-таки неделю не был. Возвращаюсь на остановку, там старушки торгуют букетами. Выбираю бордовые розы, они просто прелесть. Лепестки, как губы у Насти.
Подъезд. Лестница. Дверь, обитая кремовым дермонтином.
— Виноват, мадам, виноват… Прости, что не появлялся так долго.
Настя, нежная, белокурая женщинка тридцати двух лет, стоит и ласково улыбается. Я никогда не видел ее сердитой, разгневанной и даже особенно недовольной. Растерянной, мятущейся, обиженной — это да, это было.
— Где же тебя носило? А, зайчик? — спрашивает Настя, кстати, не таким уж и дружелюбным тоном.
— То там, то сям! — отвечаю уклончиво, переступая порог квартиры. — Все дела, мадам, неотложные дела…
Настя берет протянутые мной розы. Бережно, будто ребенка, прижимает их к груди, она любит цветы, это я давно знаю. Они для нее — самый лучший, самый желанный подарок. Я захожу в кухню, ставлю на стол тяжелый пакет.
— Это что? — интересуется Настя, заглядывая в него.
— Пельмени, которые ты сейчас приготовишь.
Она, обняв меня, целует в подбородок. Я приникаю к ее щеке, вдыхаю тонкий аромат волос.
— Поможешь сделать фарш? — почему-то шепотом спрашивает Настя. — Или ты предпочитаешь поваляться на диване перед телевизором, пока я, как жалкая рабыня, буду готовить тебе ужин?
— Нет, я хочу ополоснуться под душем, — отвечаю в тон ей, тоже шепотом. — Можешь присоединиться. А уж потом займемся пельменями.
— Обойдешься без меня! — Настя отстраняется, надевает передник и деловито осматривает принесенный мной кусок говядины.
Раздевшись, я иду в ванную. Но по дороге заглядываю на кухню.
— Иди сюда и немедленно поцелуй меня, котенок! — требую нахально.
— Жестоко? — улыбается
— Почему жестоко? — удивляюсь. — Не хочу жестоко!
Она уже хохочет:
— Но ведь ты сам так всегда говоришь: буду целовать тебя жестоко.
— Да? — я озадаченно чешу затылок. — Может быть. Но на моем языке это означает долго и нежно.
— А я о чем говорю?
Я стою и любуюсь Настей. Вот уж подарок судьбы! Стройная, длинноногая, пышногрудая. А волосы! Волосы — это отдельный разговор. Она посматривает на меня с легкой иронией и все еще держит в руках кусок мяса.
— Так ты будешь меня целовать? — не терпится мне заполучить ее в объятия. — Или мне так и ходить — не целованным?
— Ладно, — почему-то задумчиво вздыхает Настя. — Иди, я сейчас буду.
В ванной мы сначала целуемся. Вода стекает по обнаженным телам прямо на пол. Поцелуи вскоре переходят, так сказать, в постельный режим. Температура двух зараженных страстью людей резко повышается.
— Нет, в ванне лежать неудобно! — не выдерживаю я и, подхватив мокрую женщину на руки, бочком выношу ее из тесного помещения.
Потом, лежа на широкой тахте, уставшие, запыхавшиеся и счастливые, мы обнимаемся и, как молодожены, строим планы на будущее.
— Летом обязательно выкрою время, и мы с тобой поедем отдыхать на море, — обещаю я. — Дома скажу, что посылают в длительную командировку.
Настя поглаживает мою грудь и радостно улыбается.
В одиннадцатом часу вечера я — у порога собственной квартиры. Практически трезвый и в хорошем настроении. В обеих руках — пакеты с покупками. «Зарядился» в ночном магазине, истратив все до последней копейки. Семью ведь тоже надо кормить.
Дверь открывает сын и сразу выстреливает новость:
— Папа! А мама тебе купила, обалденный свитер!
И вновь Ивановка.
Грязная улица. Мокрые колени берез. Недоросли-ивы с копнами ржавых волос. На перекрестке — скособоченный магазинчик, возле него — угрюмый, как министр финансов, местный забулдыга. Держит под руку треногую старушку с горестным ртом, видимо, хочет выпросить у нее деньжат в долг.
А вот и знакомая осина. Стоит, нелепо согнувшись, как барышня после первого аборта.
Устин, верно, ждал меня. На столе уже все приготовлено — соленья, ломтики отварной курицы, картофель. И даже дымящийся чай налит в чашки.
— Садись, сынок! Как раз время позавтракать, — старик казался бодрым и был в приподнятом настроении. Мне подумалось, что он несомненно рад моему приезду.
Я окинул взглядом его крепкую, кряжистую фигуру. Одет так же, как и в прошлый раз, но рубашка — опять белая, как свежий снег, — уже другая, с пуговичками на воротнике.
— Ну, давай! — Устин удовлетворенно потер руки и принялся откупоривать бутылку.
— Говорите, в самый раз позавтракать? Но сейчас почти обеденная пора, — заметил я, принимая из его рук наполненный стакан.