Лицом к лицу
Шрифт:
Дальше медлить нельзя. Люди ждут команды.
– Агафонов - уничтожим пулеметы! Курносенко, Бабиков - прикрыть отход. Остальным - к Шелавину.
В моем диске остались последние патроны. Есть еще возможность вклиниться в расположение противника для рукопашной схватки, есть еще надежда прорваться! Поднимаюсь во весь рост, вижу две головы немецких пулеметчиков и нажимаю спусковой крючок. Пулеметчики нырнули за камень, и Семен Агафонов тотчас же метнул туда гранату, ринувшись следом за нею.
– Сюда, старшина!
Это
Я подбежал к нему.
Бабиков, Михеев и Каштанов прокладывали себе дорогу гранатами. За ними Баринов и Барышев несли на плащ-палатке раненого младшего лейтенанта.
Мы прорвали внутреннее кольцо окружения.
Мыс остался позади. Но было еще одно, внешнее кольцо. Наш путь лежал через простреливаемую егерями лощину. Легко ранило Агафонова, Барышева, Каштанова.
Выход к лощине преграждал неумолчно строчивший из блиндажа пулемет. Егеря пускали ракеты. Пришлось остановиться.
И тут вперед выступил Юрий Михеев.
– Товарищ старшина, прикажите приготовить мне связку гранат. Я в левую руку ранен. А правая...
Он поднимает сжатую в кулак правую руку, ждет, что я отвечу. А я думаю, что для такой связки каждый должен будет отдать свою последнюю гранату.
– Я справлю тризну по Рыжику!
– Михеев говорит, уверенный, что ему не откажут.
– Уж я не промахнусь!
Другого выхода нет. Лучший гранатометчик первым заявил о своем праве пойти на уничтожение вражеского блиндажа, о праве лучшего друга Рыжика отомстить за его смерть.
И Юрий Михеев пополз со связкой гранат.
Распластавшись на камнях, метр за метром приближался он к блиндажу. Вспыхнет в небе ракета - Михеев замирает, гаснет свет - он опять ползет. И все же егеря его заметили, открыли огонь. По тому, как Юрий дернулся, мы поняли, что он ранен. А если его убьют? Если вражеская пуля угодит в нашу последнюю связку гранат?..
Слышен хлопок ракетницы, и синий мерцающий свет озаряет лощину и приникшую к валуну фигуру разведчика. И вдруг Юрий вскакивает. Волоча ногу, он бежит вперед, потом припадает на правое колено, замахивается и сильно кидает связку гранат. Она еще в воздухе, а гранатометчик уже свалился на бок, сраженный пулеметной Очередью...
Взрыв блиндажа отозвался в горах многократным эхом.
Так салютовал нам, живым, последний из погибших на Могильном разведчик.
Мы пересекли лощину и ушли в сторону моря.
Нас было восемь: двое здоровых и шестеро раненых.
4
Над мысом Могильным воцарилась зловещая тишина. Мы уходим от него все дальше, но егеря все же нас преследуют - уже слышны их истошные крики и ругань. Тогда мы проникли в ущелье. Егеря не решаются следовать за нами. Огибая ущелье, они побегут сейчас к морю, потом будут всю ночь прочесывать берег. Они знают, что мы обессилены, безоружны и не сможем оторваться от них далеко.
Я
Вокруг рыщут егеря. Просвет неба над нами то и дело озаряется вспышками их ракет.
Начался снегопад. Это хорошо: запорошенные снегом тундра и скалы скроют наши следы. Надо торопиться к берегу.
Мы вышли из ущелья, спустились с кручи и забрались в прибрежный кустарник.
Полночь. Снег покрыл белой шапкой кусты, в которых притаились два клубка живых тел. Мы лежим недвижно, согревая друг друга. Только теперь мы почувствовали, чего стоило нам напряжение минувших боев. Стынем, но никто не решается шелохнуться, чтобы не выдать себя. Так проходит час, другой... Ох, как долги осенние полярные ночи!
– Что ж теперь делать? Что делать?..
Это шепчет Павел Барышев, шепчет, зная, что никто ему не ответит. И так все ясно: надо ждать катера.
К утру сильно похолодало, и Барышева свела судорога. Он недвижно лежал со скрюченными руками и ногами и, совсем не шутя, сравнивал себя с горбуном из "Собора Парижской богоматери". Бабиков стал его разминать и растирать. Барышеву очень больно, он до крови искусал губы.
– Ты плачь, а не кричи, - уговаривал его Макар.
– Только не кричи. Егеря рядом...
Павлу стало немного легче. Он уже может поднять руку, чтобы смахнуть слезу.
– Чуть было калекой не стал, - оправдывается он. Несколько раз цепочка егерей проходила мимо нашего куста, и мы замирали, стиснув рукоятки ножей, готовые к прыжку для смертельной схватки.
Если меня и Бабикова мучают жажда и голод, то каково же раненым! Нас поддерживает надежда, о которой я не перестаю напоминать:
– Ночь долгая. Катера еще придут. А если не придут, мы с Бабиковым притащим бревна. Я видел недалеко отсюда три бревна, - сочиняю я и почему-то сам верю, что можно поблизости найти эти бревна.
– Свяжем плотик и поплывем к нашему берегу.
Наконец, занимается рассвет.
Кто-то в забытьи бредит. Должно быть, и Каштанов говорит сейчас в бреду:
– Катер... В заливе катер... Катер идет... Но это не бред. Не только Каштанов и я - все сейчас различают в белесом тумане контуры "морского охотника".
Я сигналю ручным фонариком. Катер все ближе подходит к нам.
– Что ж он!
– закричал Барышев, теряя самообладание и забыв о егерях.
Мы цепенеем от ужаса: катер неожиданно развертывается и уходит в море.