Лига выдающихся декадентов
Шрифт:
Вольский слушал мрачно, более не пробуя встрять.
– Позже, с Достоевским развязавшись, меня заприметила, поманила, а я и рад – как же: роскошная дама, близкая знакомая великого писателя… Сам в петлю полез. Повенчались. Откуда мне было знать коллизии, которые у неё с Фёдором Михайловичем были? Спустя немного времени сунула мою первую брошюру дружкам, подучила их. Прихожу я на зов в чужую гостиную, а там… вымолвить гадко… Книжечку мою высмеивают и… струями жёлтыми заливают!
– Негодяи! – с чувством припечатал Вольский.
– И вот, этим утром я узнаю, что
– Неужто – Суслова?
– Нет. Минцлова.
– А-а-а, «колода»…
Машинально нахмурившись грубому прозвищу, Василий Васильевич продолжал:
– Только вот амулетик – что у Палетики, что у Сусловой, что у Минцловой: един.
– Секта? – нахмурился Вольский.
Розанов скорбно улыбнулся, что означало: да.
– Чего оне добиваются?
– Очевидно их цель: изводить и уничтожать соль земли русской – писателей.
– Я сам в некотором роде… гм-гм, веду кое-какие записи, – признался Вольский. – Не полагаясь на одну лишь память, сохраняю кое-какие факты для себя самого и потомков. Очевидно, не имею чести принадлежать к «соли», – он обиженно оттопырил нижнюю губу, – коль скоро не отыскала меня роковая женщина. Но я помогу вам, то есть Боре – ради былой с ним дружбы.
Розанов поведал Вольскому, как продемонстрировал утренней гостье планшет с античными монетами, вопросив:
– Узнаёте что-нибудь?
– Да вот же он, этот знак! – воскликнула Мариэтта и торопливо уточнила: – Только у Минцловой – кругляш, то есть края закруглены.
– Ещё древнее, – вымолвил тогда непонятное Василий Васильевич, а сейчас объяснил Вольскому: – В седую древность монеты по-простому: вручную расплющивали металлический кругляш между двух штемпелей и на этом заканчивали. Гурт оставался необработанным – отсюда и происходит закруглённость краёв.
– Что же, секта из фараоновского Египта себя ведёт? – уточнил Вольский. – В существование пятитысячелетних заговоров я ни за что не поверю.
– Нет, конечно же. Нам важно знать: оне понимают в истории и считают необходимым носить именно такую примету. Николай Владиславович, вы, наверное, знаете греческое слово «муза»?
– Кто ж не знает!
– Как и старинную приставку «анти». А сведите-ка их воедино.
– «Антимуза»? – произнёс Вольский с опаской, будто пробуя новоизобретённое слово на вкус.
– Именно. Об «антимузах» никто и никогда не задумывался. Это музы у всех на слуху. Лезбия вдохновляла Катулла. Элоиза благодетельствовала своей красотой Абеляра. Беатриче потрясла Данта. Лаура де Нов осияла своей красотой Петрарку. Ульрика фон Леветцов запустила беса в ребро престарелому Гёте. Каэтана Альба обласкала Гойю. Вирджиния Клемм скрасила зрелые годы Поэ. А вот имена антимуз установить трудно: они заклеймены. Антимузы втираются в доверие, поначалу выглядя как музы. Когда же являют свою истинную сущность, уязвлённые литераторы желают их забыть, стараются вытеснить из памяти и вымарывают их имена отовсюду.
– Три имени известно: Палетика, Суслова,
Василий Васильевич с укоризной посмотрел на Вольского. Тот продолжал, не замечая:
– Знаком я с этой десятипудовой антимузой. Вокруг неё вьются оккультисты, спириты и прочий мистически настроенный сброд. Она многих писателей задурила. Боготворят её, в рот заглядывают – что изречёт? Я как реалист не приемлю бредней Минцловой. Сам наблюдал все её подлые ужимки, поэтому допускаю правоту ваших теорий. К слову, я в одной гостиной краем уха слыхал, вашу книгу давеча заарестовали? Дело рук секты?
– Ах, нет, – отмахнулся Василий Васильевич. – Не их стиль. Тут – банальное. В моей книге – порнография.
У Вольского брови поползли вверх.
– Таков вердикт цензора, – оправдался Розанов. – Я тут ни при чём. Так вот, из всего видно, что эти роковые дамы стремятся, скажем так, предотвратить создание произведения, оборвать работу над ним, а ещё лучше – отбить охоту писать и печататься. – Розанов встряхнул головой, должно быть, вспомнив горькую участь своей первой брошюрки. – Антимузы уничтожают произведение, чтобы и рукописи не осталось. У меня и рукопись цела, и авторский экземплярчик убережён от сожжения тиража. Могу ссудить на время, почитаете в уединении.
Вольский, как будто не расслышав предложения Розанова, размышлял вслух:
– Любопытно узнать, почему к Володьке Ульянову антимузку не приставили? Совсем негодные вещи строчит?
– Очевидно, вся его «философия» есть большое художество, – съязвил Василий Васильевич.
– Что ж, повторю: я готов.
– Отлично! Только вот… Личарды Минцловой могут быть вооружены, – проронил Розанов. – Надобно оружием запастись.
– У меня – кулаки.
Василий Васильевич воззрился на гостя испытующе:
– И всё?
– Свинчатка.
– Боюсь, этого окажется недостаточно.
Вольский замялся:
– У меня в кармане пиджака «бульдог».
– И шести пуль вряд ли хватит.
– Не понимаю ваших намёков. Хотите узнать, имею ли я бомбу? – раздражился Вольский. – Скрывать не стану: имею, но скорее по привычке. А у вас, Василий Василич, есть оружие?
Розанов открыл дверцу шкапа. В напоминающей подставку для каминных принадлежностей конструкции помещались разнокалиберные трости. Василий Василич поводил рукою над ними в нерешительности, выбрал экземпляр с массивным набалдашником, на который ушло не менее фунта кости и металла.
– Знаете, не раз сегодня помянутого Достоевского, Фёдор Михалыча, как-то на Николаевской улице пьянчуга ударил по голове. Ну, наш гений – кремень, а я бы такого сотрясения не пережил. Потому в целях профилактики преступлений против себя, – хихикнул Розанов, – владею скромным арсенальцем.
– И только-то! – фыркнул меньшевик. – А у меня чего допытались! Какой у вас план?
– Мы входим в гостиную. Вы впереди – расталкиваете мистов, буде таковые окажутся на пути, и вызываете Бугаева на дуэль со шпагами.