Лига выдающихся декадентов
Шрифт:
– Мне лучше вас известно, зачем Анна Рудольфовна поймала меня сюда, но об этом в обществе говорить не принято.
– Я ему про Варфоломея, а он мне про Варсонофия!.. Антимузы отбивают охоту творить стихи и прозу, подло, исподтишка, из-за пазухи шипливо обругивая написанное. Внемлите гласу разума, Боря!
Бугаев фыркнул.
Розанов топнул маленькой ногой и прикрикнул:
– Не вынуждайте меня прибегать к мерам!.. Я стану щекотать вас сквозь решётку кончиком шпаги!
– Заговор «антимуз»? Я верю единственно в заговор восточных оккультистов!.. – с пафосом
– Ага. Всё понятно, – Розанов покачал головой. – Вы правы, Борис Николаевич. Счастливо вам оставаться. Пойдёмте, Коля… – он задумался на секунду и вскинул лицо с простодушной улыбкой: – Одного не пойму… Растолкуйте, Боря, как Минцлова и её личарды сняли вас с вершины башни?
Выражение превосходства стаяло с лица поэта. Бугаев схватился за голову.
– Зачем вы напомнили? Я погружал себя в транс для изгнания из памяти того ужаса!..
Боря отрывисто застонал, однако тотчас же приободрился и, как ни в чём не бывало, сказал:
– Убедили!
Он поднялся с кушетки и, отворив дверь, покинул узилище.
– Боря, вы находились в открытой камере? – поразился Розанов. – Вы… обманывали нас?
– Раздобыв ключ, отпер, поддавшись внезапному порыву, – сказал Бугаев. – Но вам же не пришло на ум проверить калитку? Пока все считали меня запертым, я был всё равно, что заперт.
Вольский скрежетнул зубами и, развернувшись, бросился к лестнице.
Розанов пропустил Борю и, оглянувшись в последний раз, мимоходом отметил выведенный на стене камеры кирпичным осколком контур гриба.
Хлопок двери вывел из обморока личарду. Поверженный и лишённый символа своей местечковой власти – ключа, он промычал что-то и попытался сесть, разгоняя по цементу зловонные волны.
За уголок Анна Рудольфовна выдернула из кармашка платочек и пустила трепыхаться по ветру: надувало в море. Вслед за платочком был извлечён карманный барометр, сработанный сумрачным германским гением. Как и час назад ненавистное хлябкое «Regen» оставалось без внимания стрелки. Металлический волос указывал на число «787» из безоблачной секции «Sch"on». Число хорошее, как ни посмотри, в том числе и с позиции нумерологии: так читай, а хочешь этак, всё едино. Погоды обещали быть хорошими.
На всякий пожарный теософка заглянула, боязливо и с отвращением, остерегаясь касаться даже перил, в Неву: на гранитном ребре футшточной колонны, врезанной в облицовку набережной, показались из воды несколько рисочек ниже ординара. Воды протекали флегматичные, незамутнённые примесями, а значит, верховья реки не взбаламучены дождём.
Эфирным маслом из заветного пузырёчка Минцлова окропила многофункциональный платок и втянула обеими ноздрями. Подняв портфель, распухший от изъятых сегодня рукописей, направилась к конспиративной квартире.
Как странно! Дверь не заперта. Внутри – никого. На видном месте коробка со спасательной амуницией. Дурак Водник прислал ещё один комплект? Отпустил в кредит? На него не похоже. Или это на примерку?
Вдруг из-за шкафа
Минцлова застыла, но скоро опомнилась и драматически воскликнула:
– Боря, как вы могли!
– Ну вот, я же говорил!.. «Эротоманка», – раздражённо воскликнул Боря, оборачиваясь на спутников.
– Это поза, не более чем поза, – зашептал Розанов. – Будьте покойны, сейчас выкинет фортель. – Он сказал громко: – Анна Рудольфовна, потрудитесь объяснить свои поступки!
– Вы прервали… Хоть знаете, чему помешали? Из-за вас Боринька провалил духовное упражнение: тринадцать дней одиночества и молчания. Ну, скажите, Боря, скажите им!
Лорнетка мерцала, вращаемая в пухлой руке.
– Полноте, Анна Рудольфовна, – замямлил Бугаев, – вы спутали: то упражнение я выполнял на даче и справился блестяще, смею надеяться. Может, кто-то иной из ваших духовных протеже…
– Боря, не позволяйте себя втягивать в спор, – шёпотом предостерёг Розанов.
– Боринька, вы же провалились, – выдохнула Минцлова, – к вам приехал приятель и… Загуляли на брудершафт. Тайное знание – побоку! Теософия – побоку! На лошади скакали по буеракам, в седле записывая «симфонии». Потом каялись и сами упрашивали помочь вам справиться с мирскими искусами. Дали мне карт-бланш. Для вас я обустроила тайный подвальный монастырь. Боря, да имейте же мужество признаться!.. – сорвалась она на визгливый крик.
Лорнетка перепархивала, отдыхала то на локотке, то на запястье, скакала оттуда на нос и зависала в пространстве, где шустрила крылышками. Мнилось, траектории лорнетки затвердевают невидимым веществом. В воздухе разливались электрические токи.
– Попрошу вас, господа, уйти и более не вмешиваться в наши с Борей занятия, – строго присовокупила Минцлова и ещё раз нервно оглянулась на новенькую кардонку с надписью «Никола Водник и сыновья».
– Сие невозможно, так как я несу ответственность за Борю, – кротко произнёс Розанов.
Минцлова подкрепила себя вдохом эфира из глубин платка, и снова белый платочек затрепыхался на излёте руки.
– Какой вы школы? – высокомерно спросила.
Василий Васильевич затруднился с ответом.
– Нижегородской, – вымолвил с деланным простодушием, вспомнив об оконченной тридцать с лишним лет назад гимназии.
– Я прошла дорнахскую, нюрнбергскую и лондонскую. О вашей не слыхала. Всё равно, – продолжала Анна Рудольфовна. – Я наблюдаю на вашем лице отсвет оккультного мироощущения. Вы – наш, мы – ваши… Практикуете?..
– Разве что молитвы да исихазм, – промолвил лукавый Василий Васильевич.
Минцлова смахнула бородавки пота, высыпавшие на выпуклом лбу.
– Я готова побеседовать с вами тет-а-тет, – вещала она. И хотя обращалась к Розанову, косила глаза на кардонку. – Готова даже к диспуту о методах духовных исканий. Но это – в обозримом будущем. Сейчас мне требуется остаться наедине с подопечным.
– Боря достаточно взрослый, чтобы управиться со своей жизнью без вашей опёки, – мягко возразил Розанов, пристально наблюдая за тем, как теософка очередной раз промокает кожу.