Лига выдающихся декадентов

Калашников Владимир Владимирович

Боря передёрнулся – показалось, что это им самим, сотворённым по образу и подобию Божьему телом его, захваченным в великанский кулак, сдуру махнули по зубристой поверхности. Такого тембра из уст Анны Рудольфовны никто из обхаживаемых ею поэтов и писателей доселе не слыхивал. Неудивительно, что Бугаев погрузился глубоко в себя. Сомнамбулой он бродил по комнате, принося под люстру стулья из углов и от стен. Минцлова призывала:

– Боря! Боринька! Немедленно прекратите свои метания! Они вам не к лицу.

В

мгновение ока он составил из стульев башню. Минцлова до поры не понимала, чем занят Бугаев, не успела она и рассмотреть, каким образом Боря вознёс своё массивное тело на верхушку сооружения из восьми или девяти стульев, где и скорчился под самым потолком.

– Моя башня из слоновьей кости! – взвизгнул Боря из-под лепнины.

– Боря, поглядите на меня! – завопила Минцлова. Лорнетка в её руках запорхала, рассеивая по обоям солнечные зайчики.

Бугаев сел по-турецки, достал из внутреннего кармана фрака чернобархатную маскарадную маску, нацепил на себя и, закатив глаза, принялся медитировать.

Минцлова бегала внизу, не смея прикоснуться к такой с виду ненадёжной башне.

– Боринька! Будьте умницей! – взывала теософка. Она сказала ещё много глупых в силу их неуместности похвал, прежде чем разразилась проклятиями. Срывая с рычагов телефонного аппарата трубку, она злобно возвестила: – Будет тебе келья под елью!

* * *

– Господин Розанов!..

– О, здравствуйте, голубчик! Воздержусь приветствовать иначе, ибо не знаю, как правильно к вам нынче обращаться. Господин Валентинов? Или господин Вольский?

Высказанными опасениями Василий Васильевич смутил чуть раньше «красную шапку» – уличного гонца, когда наказывал:

– Сгоняй-ка, дружок, на Сретенку, пройдись по дешёвым меблированным комнатам. Разыщи Вольского, Николая Владиславовича. Воль-ско-го! А может он нынче – Валентинов! Да запомнишь ли? Давай на бумажке черкану. Читать обучен? Передай поклон мой и проси ко мне: срочно!

– Выглядит-то барин как? – пробасил посланник.

– Усищи – во! – что у прусака! Лбом гвоздь вобьёт. В плечах косая сажень. Человечище.

Упования Розанова на сметку «красной шапки» и худосочность бумажника двухфамильного господина оказались не напрасными. Спустя несколько часов Вольский стоял перед Василием Васильевичем. С порога он счёл обязательным поставить хозяина в известность:

– Я оставил подполье. Легализовался как Вольский. Так и зовите, – крепкий господин пощёлкал костяшками пальцев и веско произнёс: – Мы с Володькой Ульяновым разошлись во мнениях. Я утверждаю, что продолжать борьбу вредно, ибо полученных от государя свобод нам более чем достаточно. Ума б найти, чтоб ими распорядиться. Оттого сейчас я не «большевик», а – «меньшевик».

Розанов поинтересовался:

– Вас

правой рукой Ленина величали. Как же теперь Николай Ленин без руки?

– Как? Ампутант! – хохотнул Вольский, во всём виде которого в этот момент выразилось довольство. – С какой целью вы меня позвали?

– Поговорить о нашем общем знакомом – Борисе Николаевиче Бугаеве.

Вольский скривился, словно от зубной боли, заслышав имя поэта.

– Разве вы не дружны?

Гость остервенело рыкнул сквозь усы:

– Да чёрт бы побрал этого Бугаева!

– А если это самое произойдёт, жалеть не будете? – просюсюкал Розанов.

Вольский рявкнул:

– Что вы хотите сказать?

Дав гостю время успокоиться, Розанов изъял из ровненькой шкапной подборки том, от прочих неотличимый. Полистал и протянул раскрытый на литографической вклейке: в овальной рамочке – изящная женская головка с натёртыми розовой пудрой щёчками, украшенная колечками тёмных волос.

– Что за прелестное создание? Судя по старинному наряду, наперсница моей бабушки, – натужно пошутил Вольский.

– Сие прелестное создание, – менторски начал Розанов, – устроило дуэль, которая закончилась смертельным ранением Пушкина. Того самого Пушкина, поэта. Будьте знакомы: Идалия Григорьевна Палетика.

– А теперь вы начнёте декламировать малоизвестные пушкинские стихи? – иронизировал Вольский.

– Возьмите лупу оценить её украшение.

– И без того разберу: крестик с колечком. Египетский значок?

– Он и есть. Впрочем, не торопите фактов. Аполлинария Суслова – знакомо ли вам это имя?

– Нет. Кто сия особа?

Розанов втиснул бумажный кирпич обратно в стену своей крепости и обернулся на гостя:

– Старая подруга Фёдора Михайловича Достоевского. И – моя жена.

Вольский вгляделся в лицо Розанова и едва заметно качнул головой в сторону жилых комнат. В этом сдержанном движении сквозил невысказанный вопрос.

– Варенька – тоже моя жена, тайно мы повенчаны, – объяснил Розанов. – Аполлинария в разводе отказывает вот уже четверть века, и детишки наши с Варенькой из-за того считаемы незаконнорожденными.

– Н-да, – крякнул Вольский.

– Много кровушки она попортила, – продолжал Василий Васильевич. – Фёдору Михайловичу. И мне тоже.

– А Борька здесь причём? – разозлился Вольский, дабы скрыть неловкость.

– Обождите, сейчас до Бориса Николаича дойдём.

– Я слушаю вас, – буркнул меньшевик.

– Суслова изводила Фёдора Михайловича инквизиторски. Труд его в грош не ставила.

– Литературоведенье, бесспорно, предмет интересный…

– Книги эти на языки переведены, в университетах изучены. Понимаете, чего мы – все мы – из-за бабских прихотей лишиться могли?