Лихая гастроль
Шрифт:
– А вот и вы, милейший, – обрадованно произнес граф Демидов. – А я уже хотел было кликать вас. Думаю, куда же это вы запропастились?
– Так ведь оно…
– Посмотрите, какая интересная вещица у этого господина. Золотые часы, и совершенно за бесценок! – показал он на босяка, державшего в руках часы с огромной желтой цепью.
Евдоким Филиппович взял часы. И вправду – золото! Тяжеленные, и по виду подходят. Такие часы не менее чем триста целковых стоят!
– И почем часы? – по-деловому осведомился Евдоким, показывая незаурядную купеческую
– Тридцать пять целковых! – заверил босяк.
– Отчего так дорого? – спросил Евдоким, давая понять, что торговаться умеет.
– Потому как мне самому за двадцать пять целковых достались. Должен же я какой-то навар заполучить.
Евдоким невольно покривился: «Говорит, что за двадцать пять целковых купил…. Да у такого босяка, как этот, в кармане никогда не бывало суммы больше, чем гнутый пятак. Украл, поди, вещицу у какого-то залетного ротозея, вот сейчас хочет сплавить по дешевке».
– Оно и верно, как же без навара, – легко согласился купец, продолжая разглядывать часы. Пытаясь выявить возможный изъян, поворачивал их со всех сторон.
Однако ни царапин, ни трещин на корпусе и крышке не обнаружил. Сразу видно, что хозяин был бережливый и к часам относился трепетно. Да и механизм в полном порядке.
У Евдокима Филипповича было трое часов: двое серебряных, купленных в прошлом году в лавке, и золотые, доставшиеся от покойного батюшки. Правда, они были пожиже, чем эти: не столь большими, цепь потоньше и покороче, да и отставали в сутки минут на пять. А тут сразу видно – вещь! Один размер чего стоит. За такую цену – почти даром. Так что часы ему были без надобности, но вот против соблазна устоять не сумел.
– Вы бы, барин, не очень-то часиками сверкали, – взмолился босяк, – вещь ценная, как бы фараоны не приметили. Вам-то что, вы человек приезжий! А с меня спрос.
Евдоким Филиппович понимающе кивнул, уверяя в своей благонадежности.
– И где же ты их раздобыл?
– Один беспашпортник нашел, ну а я у него выкупил, – серьезно ответил босяк. И тотчас перекрестился, глядя в глаза Евдокиму. – Вот те крест, ежели не веришь!
Покачав в руке часы, купец весомо изрек:
– Более чем тридцать целковых дать не могу, они мне без надобности.
– Эко, сразу видно, что купец! – одобрительно покачал головой босяк. – Торговаться умеете. Ну да ладно! – махнул он рукой. – Согласен, уж больно деньги нужны.
Отдав босяку тридцать рублей серебром, Евдоким забрал часы (босяк незамедлительно растворился в толпе, как если бы его и не было), еще раз повертел в руках на наличие изъянов и, убедившись, что вещь стоящая, отцепил батюшкины часы и нацепил купленные, поболее раза в полтора.
– Как они идут к вашему обличию, – одобрительно проговорил новый знакомый. – Эдакий вы счастливец, не успели в Москву прибыть, а уже такую ценную вещь отхватили! Видно, вам во всем покровительствует госпожа Фортуна. Так сколько там на ваших золотых?
Щелкнув большущей крышкой, Евдоким Филиппович ответил со значением:
– На моих без пяти минут десять.
– Вот и отлично,
– Непременно сделаю, – пообещал Евдоким. – И денег не пожалею!
– И еще вот что, обязательно напишите свою биографию. Кто вы, откуда родом, кто ваши родители… Желательно поподробнее. Можете и стишком каким-нибудь приукрасить, это на ваше усмотрение. Женщины любят подобные вещи, и это будет так трогательно!
– Непременно расстараюсь! – заверил Евдоким Филиппович. – Сделаю все в лучшем виде.
На том и расстались.
Ануфриев пошел в конец площади, где извозчики, по заверению графа, были не в пример дешевле тех, что стояли у самого входа, и, заплатив полтину, скоро прибыл в «Метрополь».
Оформившись в гостинице, Евдоким отправился к фотографу. Пришлось протопать несколько кварталов, прежде чем удалось определиться с фотоателье. Засняться решил у старого мастера с фамилией Оболенский, что должно было указывать на его княжеское происхождение. А в одной из витрин он и вовсе рассмотрел императора в окружении домочадцев. Там, где фотографируют императоров, авось отыщется место и для купца второй гильдии. Евдоким Филиппович заказал к завтрашнему дню портрет, сделав пожелание старому фотографу:
– Вы бы, милейший, запечатлели меня так, чтобы золотая цепь была видна.
– Сделаем непременно, – заверил фотограф, спрятавшись под черную материю.
– Да вот еще, чтобы перстенек с сапфиром вошел.
– Все будет в лучшем виде, – ответил мастер, наводя объектив. Немного поколдовав, фотограф объявил: – Снято!
Предовольный Ануфриев вернулся в гостиницу.
Заказав половому принести в номер чай, Евдоким достал лист бумаги и, макнув перо в чернильницу, принялся за жизнеописание. Почесав перышком за ухом, написал первую фразу: «Княжна, раскрывающийся бутон моего сердца, – подумав малость, добавил: – Ежели бы вы только знали, как давно я жду встречи с вами…»
Письмо заняло добрую половину ночи. Уже перед самым утром Ануфриев закончил его; прочитав написанное, остался доволен сочинительством и, окончательно успокоенный, отправился почивать.
На следующий день граф опоздал на полтора часа, заставив Евдокима изрядно понервничать.
– Ну-с, батенька, – потер он руки, проходя в номер, – как там наш портрет?
– Пожалте, – передал Евдоким графу фотографию, продолжая обижаться на его опоздание, но Кондрат Егорович упорно не желал замечать его неудовольствия. Было заметно, что граф пребывает в благодушном настроении.