Лихая гастроль

Сухов Евгений Евгеньевич

– Я вас понимаю, – ответила та, потупив взор. – Вы мне тоже очень понравились, думаю, что вы именно тот человек, с которым я могла бы зашагать по жизни рука об руку. Вы надежный, большой, такой располагающий.

Щелкнув крышкой часов, Ануфриев удовлетворенно кивнул: маленькая стрелка приближалась к одиннадцати.

– Тогда, значит, вопрос решен. Сейчас пойдем и обвенчаемся. Сделаем все в лучшем виде. За полчаса управитесь? А я пойду повозку ловить подходящую, лентами обряжу, – поднялся Ануфриев.

– Постойте, – махнула рукой княжна, удерживая Евдокима Филипповича.

Купец

удивленно посмотрел на встревоженную Марианну. Весь его вид так и вопил: «Чего же тянуть с хорошим делом?»

– У нас ведь это не делается за один день. В нашей среде так не принято. Хоть я и согласна, но я должна спросить разрешения у своего родного дядюшки графа Сенявина Наума Алексеевича. Родителей у меня нет, и он для меня самый близкий человек. Дело может считаться законченным, когда дядя даст свое благословение.

Евдоким невольно почесал кудрявый затылок, что должно было означать: «Как все непросто у этих господ!»

– Ну, ежели нужно, тогда конечно. Только как же мне с ним повидаться?

В глазах княжны блеснул озороватый огонек, тотчас спрятавшийся за плотно сомкнутыми густыми ресницами.

– Приходите завтра в это время, вот тогда и поговорите, – мягко улыбнулась княгиня, вселив надежду. – Только вы уж постарайтесь его убедить, а то он бывает таким упрямым.

– Вы не беспокойтесь, сударыня, я уж постараюсь, – заверил купец, негодуя, что венчание придется отложить еще на пару дней.

* * *

Утром Евдоким сходил к цирюльнику. Обстоятельно, вдаваясь в детали, он рассказал о своей скорой женитьбе и пожелал, чтобы тот глицерина не жалел. Прочувствовавшись, цирюльник кромсал его ножницами целый час, зачесал волосы на пробор, а потом, взяв флакон с одеколоном, щедро вылил его на макушку. Так что от Евдокима Филипповича благоухало, как от городской клумбы.

Ровно в полдень, наняв для торжественного события тройку жеребцов в белых яблоках и с бубенцами, Ануфриев лихо подкатил к дому княгини и, сунув трешницу кучеру, велел дожидаться, пока дело не разрешится. Уже сходя с облучка, он глянул на окно квартиры княжны и заметил в одном из них седого мужчину с чашкой в руках, с интересом разглядывающего подъехавшего молодчика. Дверь квартиры ему открыла горничная, которую он увидел в первый день своего приезда, на сей раз мило улыбнувшаяся, в чем Евдоким разглядел добрый знак.

– Пожалте, – проговорила барышня. – Проходите в гостиную, сейчас я о вас доложу.

Робея, Евдоким Филиппович вошел в гостиную и, потоптавшись малость по углам, решил дожидаться на кушетке, стоявшей у окна.

Еще через несколько минут дверь распахнулась, и в комнату вошел тот самый человек, которого он рассмотрел в окне. Правда, сейчас у него не было в руках чашки. В темно-синем фраке, из-под которого проглядывала белоснежная сорочка, и с большим орденом на груди, он напоминал концертный рояль, который только что выволокли на сцену.

Перед столь безупречным изяществом Евдоким Филиппович оробел еще более, а князь хорошо поставленным голосом спросил:

– Вы изволили меня видеть, молодой человек?

– Э-э…

Ну-у…

– Какое у вас ко мне дело? Вы из попечительского совета? Сразу хочу вам сказать, что сегодня на благотворительность больше десяти тысяч рублей дать никак не могу. Буквально час назад приходила дама из воспитательного дома, так я выписал ей вексель на пять тысяч. Уж побойтесь бога, не могу же я каждый день выдавать по двадцать тысяч рублей! Ведь деньги не мои, за ними стоят меценаты! Кто же поможет в следующий раз страждущим, если я буду столь расточителен.

– Я к вам, ваше сиятельство, совсем по другому делу, – поднялся с кушетки Евдоким Филиппович.

– Это по какому же? – Взгляд графа выражал интерес. – Ах, да, вспомнил! Вы пришли затем, чтобы пригласить меня на открытие художественной выставки в Юсуповском дворце? Право, даже не знаю, что и сказать. Не могу же я быть одновременно сразу в нескольких местах! Вчера вечером я присутствовал на открытии Императорского театра для драматических спектаклей, сегодня утром я был на открытии дома сестринского ухода, а вечером меня дожидаются в приюте для убогих и престарелых. Поймите меня правильно, молодой человек, я просто не имею права не прийти на это мероприятие! Что тогда обо мне подумает общественность, а что скажет Синод и сам государь император! Это просто мой долг быть там, где сейчас труднее всего.

Евдоким Филиппович невольно заморгал глазами. Экий матерый человечище! Все о ближних печется.

– Только ведь я совсем по другому делу, ваше сиятельство.

Граф всплеснул руками:

– Право, я теряюсь в догадках. Не мучайте меня, это по какому же?

– Я пришел свататься к вашей племяннице, княжне Марианне.

– К Марианнушке? – остановил граф строгий взгляд на Ануфриеве. – Но она мне ничего не рассказывала. Право, вы меня очень озадачили, молодой человек. Как же вас зовут?

– Евдоким Филиппович Ануфриев.

– Вы, стало быть, из провинции?

– Из Чистополя, ваше сиятельство.

– Кхм… Ну а меня вы, верно, знаете?…

– Знаю, ваше сиятельство. Граф Сенявин Наум Алексеевич.

– Насколько же это у вас серьезно?

– Очень серьезно… Марианна так и сказала.

– Что еще она говорила?

– Что вы у нее за родителев. Как, говорит, мой дядюшка порешит, так тому и быть!

– Хм… Вижу, что наш разговор принимает серьезный оборот. Давайте присядем, – показал граф на диван. Дождавшись, когда Евдоким сядет рядом, продолжил: – Ну-с, молодой человек, рассказывайте, как давно вы знакомы с моей племянницей.

– Ну-у, уже четвертый день пошел, – признался Ануфриев.

– Четвертый, говорите…

– Именно так-с.

– Хм… Тогда ваши чувства внушают уважение. Значит, увидели Марианну, и вам стало понятно, что вам без нее никак не жить?

Граф оказался понимающим собеседником.

– Именно так, ваше сиятельство.

– И ни о чем другом думать не можете, как только об Марианнушке?

– Как глаза закрою, так она передо мной в образе стоит, – разоткровенничался купец. – А в прошлую ночь даже два раза просыпался, все княжна мне снилась.