Лихая шайка
Шрифт:
– Дело вы замыслили непростое, Иван Афанасьевич. Таможенники в Оренбургской губернии – народ ушлый. Всю душу из вас вытрясут, прежде чем дело сладится. – Акимов переступил порог кабинета. – Там без надлежащих документов партию товару никак не пропустят.
– Ну, тут уж токмо на вас вся надежда, Савелий Борисович! Токмо на вас! – с жаром оборвал старьевщика гость Акимова.
Между занавесями был небольшой просвет, но чтобы увидеть что-либо, медвежатнику надо было переменить позу. А это было слишком опасно. Гардины колыхались при малейшем его движении. Поликарп лишь развернул дуло «нагана» в ту сторону,
Кто-то из собеседников выдвинул стул.
– Все продумаю, Савелий Борисович. – Собеседник антиквара, видимо, был человек темпераментный. Говорил он быстро и неразборчиво, проглатывая окончания слов. – Кто подлинный поповский фарфор от подделки отличить сможет? Никто! Только специалист-с. А где в Ориенбурге такие знатоки? Нет их. А что до бумаг касательно, о подлинности то бишь чашечек да блюдечек моих… То уж тут я на вас всецело рассчитываю, Савелий Борисович. А за товар я уже сам, так сказать, отвечаю. Можете не беспокоиться. Ну истинно поповский фарфор. Не отличишь ни в жисть.
Поликарп все же решил осторожно выглянуть из своего укрытия. Акимов сидел на стуле возле письменного стола. В руках было перо. За спиной у него стоял приземистый толстый человек в длинном не по росту сюртуке, доходившем ему чуть ли не до колен. Медвежатник перевел взгляд на сейф. Зияющий между дверцей и пазами черный зев время от времени высвечивало мерцающее пламя свечи. Но ни Акимов, ни его гость, по счастью, даже не смотрели в ту сторону.
Наступила пауза, во время которой слышно были лишь, как скребет по бумаге перо старьевщика. Сидел он, сгорбившись, низко склонясь над бумагой. Толстяк все пытался высмотреть, что же пишет Акимов, заглядывая ему через плечо, но из этой затеи ничего не выходило. Старик почти лежал на столе, закрывая собой написанное.
– И на кой ляд я только с вами связался, Иван Афанасьевич? – По характерному звуку, который издало перо старьевщика, он поставил под написанным подпись. Затем, распрямившись, сложил лист вдвое и повернулся к толстяку. – У меня ведь и без вас забот хватает. Да и состояньице у меня достаточное уже, чтобы во всякие авантюры на старости лет не пускаться. Надо было вам сразу отказать. А что, еще, пожалуй, и сейчас не поздно…
Старьевщик вдруг выдвинул ящик стола и быстро сунул туда письмо. Затем вытянул из-под воротничка рубашки засаленный шнурок, на котором болтался крохотный ключик, просунул ключ в скважину ящика и дважды провернул его.
Вздорный характер Акимова был известен всем, кто знал старого антиквара, но, видимо, не гостю старьевщика.
– Да это к-как же, Савелий Борисович? – задыхаясь от негодования, выпалил гость. – Вы мне уже свое «да» сказали… Извольте уж не отказать…
Поликарп видел, как старик подхватил со стола подсвечник и, тяжело опираясь на спинку стула, поднялся на ноги.
– Все, Иван Афанасьевич. И зачем я только моцион свой прервал?
Антиквар направился к двери.
– Да как же это? Так ведь нельзя над людьми издеваться! – Толстяк почти визжал. – Это что же произошло-то такое? Отчего же вы вдруг мне отказать-то изволили? Сначала «да» говорили, а тут вдруг – «нет», и все. – Гость несколько смягчил интонацию.
Забежав вперед Акимова, он преградил тому путь.
– Выручите вы меня! – просящее простонал он. – Потому
– А! – Старьевщик отмахнулся от собеседника, как от назойливой мухи.
Выудив из кармана пиджака скомканный носовой платок, он шумно высморкался, но выйти, однако, больше не пытался.
– Не погубите теперь, окажите содействие! Документик на фарфор страсть как нужен, – взмолился толстяк. – До тысячи на ваш счет отпишу. За одну только бумажку! Знаю, ведь знакомства вы водите такие, что любую бумажку можно при надобности выправить.
– Так ведь то не бумажка, а документ! Без этого документа вас арестуют. И за контрабанду – в арестантские роты! Почитай, и все дело! – медленно произнес старик, возвращая носовой платок в карман. – Это вам, Иван Афанасьевич, не отличить поповский фарфор от непоповского! Человек же мало-мальски разбирающийся подделку без особых хлопот определит…
– Знамо. Знамо, что так, – подхватил гость, хватая хозяина за рукав пиджака и увлекая его обратно на середину комнаты. – Так ведь таких, как вы, знатоков, свет больше не видывал. А вы сами вот сказали, что коли документ, то и пропустят партию… Знаете, что! Две тысячи за одну только бумажку вам даю! Только не откажите. У меня на эту операцию восемь тысяч припасено, Савелий Борисович. Все бумажечки наличностью в сейфе припрятаны. Как одна.
Акимов степенно развернулся и направился к письменному столу. Открыв ящик, он вынул оттуда письмо и конверт. Сел за стол и, написав на конверте адрес, запечатал его.
– Вот вам, Иван Афанасьевич! – Акимов не спешил отдавать письмо гостю. – Отнесете это послание Мельнику, что за Китайгородской стеной живет. Только сегодня уже не суйтесь. Все одно не возьмет у вас ничего. Старый стал. Глаза, говорит, плохо видят. Завтра идите. Поутру. А еще лучше – к концу недели. Скажете, от Акимова. Он вам за три дня нужный документ выправит. Не то что на чашки…
Акимов протянул письмо гостю.
– Я ведь как! – Толстяк выхватил конверт из рук старьевщика.
Он настолько разволновался, что на какое-то время пришлось вовсе замолчать, чтобы отдышаться. Антиквар шаркающей походкой направился прочь из кабинета.
– Одну-то я партию отправлю, – не умолкал толстяк, следуя за хозяином. – Посмотрю, как все прошло. Как водка, знаете: глотнул… и ждешь, как она по пищеводу там спускается, все ниже, ниже… Глядь – прошла. Тогда за следующую стопку приниматься можно… Вот и я так же, Савелий Борисович. Чашечки, скажем, с первой партией переправлю. Все нормально? После уже можно и следующую…
Голоса становись все тише и вскоре совсем смолкли. В коридоре скрипнула дверь. Акимов, видимо, вышел вслед за гостем в сени. Медвежатник отодвинул портьеру. Скользнув в коридор, он прикрыл за собой дверь кабинета. На потолке в конце коридора метался огонек свечи. Входная дверь, видимо, уже была открыта.
Поликарп подошел вплотную к сеням. Они у старьевщика были просторные и, как и весь дом, до отказа забиты всевозможным хламом. Старик стоял спиной к Поликарпу. Тот немедля шагнул в темноту и спрятался за старинным комодом, выставленным в сени за ненадобностью в доме.