Лихорадка
Шрифт:
— Пусти! — требую я.
— Через пару лет от тебя останется только пепел, — говорит он.
Он целует меня. Это жесткий, властный поцелуй. Его язык раздвигает мне губы, атакует меня солью, дешевым спиртным и горячим дыханием с запахом металла. Я сопротивляюсь: мое тело действует самостоятельно: отталкивает, лягается, противится. Ничто не ослабляет его хватки. Ничто не заставляет его губы оторваться от моих. Кажется, будто его язык заползает мне в горло, душит. Его вторая рука ныряет под тесемку моих тренировочных брюк. У Грега мозолистые пергаментные пальцы, такие же, как у Вона во всех моих кошмарах,
Я кричу, но его рот меня душит, и звук попадает прямо к нему в горло. В комнате царит зловещая тишина. Сердце отчаянно колотится у меня в груди, голове и кончиках пальцев, но не производит ни звука.
Я даже не слышу, как бутылка с водой падает на пол.
А потом раздается резкий удар кости о кость — и Грег от меня отстраняется. Нет, не отстраняется. Он падает. Он приземляется на карачки, и за ним тянется струя крови. Неужели это сделала я? Я неверяще смотрю на свои руки. Нет, я, конечно, отталкивала его, но уверена, что не могла ударить настолько сильно.
И тут я замечаю в дверях вторую фигуру. Человек тяжело дышит от ярости и заносит ногу над скорчившимся Грегом, готовясь ударить его, если тот попытается шевельнуться.
— Габриель? — ахаю я.
— С тобой все в порядке? — спрашивает он, не сводя глаз с Грега.
— Э… да, — отвечаю я, подавляя волну тошноты, подступающую к горлу.
Внезапно комната снова наполняется звуками. Жизнь, непонятно почему замершая, снова возобновляется. И этот жуткий эпизод сейчас кажется настолько незначительным, что уже отходит в прошлое. Я вытираю губы и язык рукавом. Габриель берет меня за руку и утаскивает с кухни.
— Убил бы его! — бормочет он, пока ведет меня по коридору в спальню. — Просто убил бы!
— Это говорит ломка, — шепчу я. — Это не ты. Ты не такой.
— Нет, это я, — заявляет он. — Мэдди, вставай. Мы уходим.
Он вытаскивает бедняжку из-под кровати и ставит на ноги еще до того, как та успевает проснуться. Я хватаю сумку Сирени и с удивлением замечаю, что у меня трясутся руки. Комната накреняется. Приходится на секунду закрыть глаза, чтобы сориентироваться.
Слышно, как Грег шумно ворочается на кухне. Я не успеваю остановить Габриеля, он бросается обратно.
— Не надо! — шепчу я. — Ты разбудишь Эльзу! Давай просто уйдем.
— Я вас догоню, — говорит он. — Бери Мэдди, и выходите из дома.
Единственный выход из дома — через ресторан. Я бегу вниз по лестнице, держа за руку Мэдди, чтобы она не отставала. Но мне нечего беспокоиться, она шустрее меня: девочка привыкла спасаться бегством. Правда, удалось ли ей хоть раз оказаться в полной безопасности?
Была ли когда-нибудь в полной безопасности я сама?
Как только мы оказываемся внизу, Мэдди вырывается. Я собираюсь крикнуть ей, чтобы она немного обождала, но девочка распахивает дверь и этим включает охранную систему. На потолке начинает завывать сигнал. Он похож на грохот жестяных банок в ловушке, которую в свое время устраивали мы с братом, но сильнее его в сто… в тысячу раз. Он настолько громкий, что у меня темнеет в глазах. Мэдди уже не поймать. Я секунду вижу ее силуэт в дверях, она мчится в темноту и исчезает — вспугнутая птичка.
Таиться теперь не имеет смысла. Я
Тут немного тише, и я понимаю, что сейчас мной руководил Габриель. На нем рубашка, которую достала для него Эльза, а у меня в руках сверток из одежды, которую мы получили от Аннабель. Согнувшись в тени укрытия, я все еще продолжаю трястись.
Мэдди, сообразительная девочка, уже ждет нас за контейнером. Она прижимает к себе материнскую сумку. Стараясь перекричать шум, Габриель спрашивает, кого именно из облеченных властью людей должен вызвать сигнал тревоги. Он все еще думает, что какой-то законодатель, какой-то бог, какой-то Вон явится наказывать провинившихся.
— Никого, — отвечаю я. — Никто не появится. Сигнал тревоги просто будит хозяев, если кто-то к ним вломился.
Сигнал должен был разбудить худенькую хрупкую Эльзу и заставить подняться неуклюжего Грега, который по-своему не менее безумен, чем его супруга. Они — владельцы собственного ресторана. Единственные, кто может его защищать. Так же как мы с Роуэном были единственными, кто мог защитить наш дом с помощью ловушки из банок и бечевок, которую мы соорудили у себя на кухне.
Каждый хочет уберечь то, что ему принадлежит. Наверное, я произношу это вслух, потому что Габриель откликается, говоря:
— Недостаточно хорошо.
При этом он разжимает кулак и демонстрирует мне пачку новеньких зеленых купюр.
Габриель! От него я такого не ожидала. Хотя, наверное, то, что он обокрал приютивших нас людей, огорчило бы меня гораздо сильнее, если бы я не ощущала до сих пор руку Грега на моем бедре. И если бы у меня не тряслась нижняя губа.
— Тут должно хватить на билеты на автобус, — говорит Габриель, когда ресторан остается позади. — Тебе не надо будет прятаться в кузове еще одного фургона.
Ему было бы легче перенести ломку, если бы он просто лежал в грузовичке, в прохладной темноте. Однако он делает это ради меня, потому что заметил, как я реагирую на мрак замкнутого пространства, и понимает, что мне не хотелось бы снова там оказаться. Я ощущаю прилив чувства, которое не могу объяснить, но которое заставляет меня испытывать одновременно счастье, слабость и тошноту.
Вдалеке смолкает сигнал тревоги. Грег, конечно же, знает, что в ресторан никто не вламывался, и он не в том состоянии, чтобы нас преследовать. Даже если ему и хочется.
Мы идем по скалистой мощеной дороге, которая ведет нас вниз, в сонный городок, освещенный лишь тусклыми уличными фонарями. Все здания тут в хорошем состоянии и дворики не заросли сорняками и не покрыты грязью. Что подтверждает мою уверенность: здесь поселились представители первого поколения. И я стараюсь убедить себя в том, что в данном районе не может быть фургонов Сборщиков. Однако все равно судорожно ахаю, когда мимо нас проезжает машина. Габриель спрашивает, что случилось и почему я остановилась. Я заверяю его, что со мной все в порядке.