Лихорадка
Шрифт:
Сайлас какое-то время молчит, усваивая услышанное, а потом не выдерживает:
— Какая она была?
— Храбрая, — отвечаю я. — Умная.
Я решаю не упоминать об «ангельской крови».
Он колеблется.
— Она обо мне говорила?
— Она ни о ком не говорила. Я даже не знала, что ее зовут Грейс.
Я понимаю, что мне следует быть тактичнее, но это правда. Сирень — или Грейс — уже не та двенадцатилетняя девочка, которую украли Сборщики семь лет назад. Пусть у нее и сохранились какие-то прежние черты и красивое лицо, но время ее изменило. Если всего за год моя собственная жизнь перевернулась, за семь — девушка может полностью
Я придвигаюсь к Габриелю — достаточно близко, чтобы почувствовать аромат его влажных волос, похожий на запах океана. Я внушаю себе, что если этой ночью удастся заснуть, то мне приснится Северная Атлантика. Я буду видеть во сне, как ловлю радужную форель, сидя на пароме, который везет меня к острову Либерти в разгар дня, и что кожа у меня нагрета солнцем.
Но вместо этого в моих снах только темнота и запах горелых обоев.
Я просыпаюсь раньше остальных обитателей дома и тянусь через подушку за сумкой Сирени. Шарю в ней рукой, пока не нахожу записку брата. Подношу листок к лицу и пытаюсь его прочесть в зеленом свете от прикроватных часов Сайласа. Слова я разбираю с трудом, но это неважно. Они все равно не имеют никакого смысла.
— Ты не спала всю ночь? — еле слышно спрашивает Габриель.
Я перевожу взгляд на него и вижу, что он смотрит на меня.
— Нет, — отвечаю я. — Спи дальше.
Но он не закрывает глаз, пока я не возвращаю записку в сумку и не укладываюсь снова.
Я слышу, как Клэр спускается вниз по скрипучей лестнице, а потом мне слышно, как она двигается по кухне. Интересно, смогла ли заснуть она? Что творится у нее в голове теперь, когда она узнала о судьбе своей пропавшей дочери? Семь лет — это большой срок. Достаточно большой, чтобы человека признали мертвым. Достаточно большой, чтобы потрясение и боль прошли, раны зарубцевались. Мне по-прежнему не хватает родителей, я вспоминаю их каждый день, но я перестала видеть их лица в толпе. Я перестала ждать, что они каким-то образом ко мне вернутся. Каково это — обнаружить, что любимый человек, которого считали умершим, все это время, оказывается, был жив?
Наверное, точно такие же чувства будет испытывать мой брат, когда снова меня увидит. Если такое вообще случится.
Закрываю глаза и стараюсь заснуть. Я понимаю, что мне нужен отдых, раз уж собралась весь день провести в Манхэттене в поисках брата. Мне надо справиться с потрясением, вызванным неожиданным поворотом событий.
Однако сон не приходит. Я лежу так несколько часов — или мне это только кажется, — пока, наконец, не рассветает. Под веками у меня возникает ярко-бежевое свечение. Кто-то из малышей начинает плакать в кроватке, начиная цепную реакцию.
Завтрак пахнет чудесно, но я не ощущаю вкуса еды. Те же яркие пятна света по-прежнему плавают у меня перед глазами. Однако я знаю, что Габриель за мной наблюдает, и намазываю на тост побольше джема, чтобы хоть как-то его проглотить.
Мэдди и ее новая подружка Нина стали неразлучны. Когда я видела их в последний раз, они наматывали круги вокруг рояля, словно слышали какую-то мелодию, недоступную всем нам.
По небольшому телевизору, который Клэр держит на кухонном столе, передают новости. Опять про возмущение по поводу идеи президента о восстановлении лабораторий. Есть, конечно, и сторонники, но новости в основном посвящены гневной оппозиции. Например, женщина из первого поколения сожгла шестерых своих детей, которых родила в надежде, что со временем найдется способ излечения.
Сайлас бормочет себе под нос о глупых попытках
— Хочешь что-то сказать, принцесса? — воркует он.
Я собираю со стола тарелки и прихватываю ту, что стоит перед ним, как раз в тот момент, когда он тянется за последним кусочком вафли, залитой сиропом. Отношу посуду в мойку.
В новостях начинается эпизод о президенте Гилтри. Больше ста лет назад граждане могли голосовать за своего президента. По словам диктора, какое-то время это работало, а потом противостоящие стороны начали воевать друг с другом. Сейчас президентство переходит по наследству. Короткое время жизни новых поколений, похоже, ставит под угрозу традицию президентства, но Гилтри, похоже, считает, что способ решить проблему — заиметь как можно больше детей. То, что все его дети — сыновья, тоже выглядит подозрительно. Многие предполагают, что он создал собственную генетическую лабораторию, чтобы манипулировать полом детей. Некоторые даже говорят, будто в этой лаборатории уже найдено средство от вируса, но я не понимаю, зачем бы президенту держать это в тайне.
Из гостиной доносится звук падения, а потом — визг и плач ребенка. Клэр кидается на помощь.
Как только она исчезает, Сайлас говорит, не обращаясь ни к кому определенно:
— От добра добра не ищут.
Я резко оборачиваюсь к нему.
— Ты называешь смертный приговор «добром»? Нет ничего плохого в поисках лечения!
Сайлас хмыкает, задирает нос, идет к холодильнику и, достав пакет молока, пьет прямо из него.
— Восстановление разрушенной лаборатории создаст новые рабочие места, и это — единственный хороший результат. Потом она будет только давать людям надежду.
— А это плохо? — говорю я.
— Когда надежда ложная.
Габриель хочет что-то сказать, но я его перебиваю:
— А кто знает, что ложная? Есть талантливые ученые, талантливые врачи. И, может быть, надежда — это не так уж плохо. Надежда нас объединяет.
Во мне поднимается волна ярости, похожая на краску, пролитую в воду. Из-за нее все становится красным. А ведь всего несколько недель назад я лежала рядом с Сесилией на батуте Дженны и говорила ей, что лекарства не существует, «вбей себе это в голову». Мне хотелось бы взять эти слова обратно. Я была настолько убита горем, что на какое-то время забылась. Это противоречит всему тому, за что боролись мои родители. Всему, ради чего они погибли.
Сайлас мрачно хохочет. Взгляд у него вялый, такой же, какой был у девиц мадам. В нем ощущается какая-то мертвая страстность. Искра, которая, будь у него впереди долгие годы жизни, стала бы степным пожаром. А сейчас мне видно, что он сдался.
— Ты так наивна, принцесса! — говорит он.
За этот год как меня только не называли! Любимой, Златовлаской, Императрицей, Принцессой. Когда-то у меня было только одно имя, и оно имело значение.
— Я знаю больше, чем ты можешь подумать, — заявляю я.
Сайлас подходит так близко, что его нос оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего. Я вижу, как шевелятся его губы, когда он произносит:
— Тогда ты знаешь, что умрешь.
Он впивается в меня взглядом, бросая вызов. Я не могу спорить — и он это прекрасно понимает.
У меня получается только тихо произнести:
— Может быть.
— Никакого «может быть»! — возражает он. — Тот взрыв лаборатории был на самом деле подарком судьбы. Он заставил нас всех смириться с фактами. Живи сегодняшним днем, пока можешь.