Лихорадка
Шрифт:
В течение следующих нескольких дней у меня возникает некий налаженный распорядок дня. Я начинаю нормально спать. Еда по-прежнему кажется безвкусной и застревает в горле, но я ее ем. Несколько раз, заходя в сарай за консервами или набором инструментов, чтобы починить подтекающий кран, я застаю Сайласа, привалившегося к стене и обнимающего очередную девицу.
— Пришла к нам присоединиться? — поддразнил он меня в первый раз, а девушка ударила его кулаком в грудь.
Однако после этого мы научились игнорировать друг друга.
Габриель пользуется популярностью у самых маленьких
Нота не оставляет меня даже после того, как указательный палец снят с клавиши. «Дзынь-дзынь-дзынь» звучит, пока я собираю грязное постельное белье и загружаю его в стиральную машину. «Дзынь-дзынь-дзынь» звучит, пока я поднимаюсь по лестнице, стараясь двигаться неслышно, потому что уже темно и все дети спят. До меня доносятся неровные звуки их дыхания и шипенье воды в душе, где моется Габриель.
Дзынь-дзынь-дзынь… Нота прерывается вместе с моим вдохом. И, не успев сообразить, что происходит, я спотыкаюсь и лечу вперед.
Однако удариться о ступеньку я не успеваю, потому что Сайлас хватает меня за руку. Я вижу его бледную кожу, освещенную луной. Интересно, он когда-нибудь надевает рубашку? Лицо у него в тени, но глаза такие светлые, что мне видно, как они за мной наблюдают. Они скользят по моему лицу, словно что-то решая.
— Спасибо, что поймал меня, — мямлю я.
Я высвобождаю руку из его хватки, и он меня отпускает, но я почему-то словно прирастаю к месту.
— У тебя голова закружилась, да? — шепчет он. — С тобой это происходит каждый день.
— Со мной все в порядке, — шепчу я в ответ.
— Не в порядке, — заявляет он.
Я ничего не отвечаю, прохожу мимо него в спальню. Как мне объяснить, что состояние, которое он считает головокружением, на самом деле подбирающееся ко мне безумие? Оно наползает на меня точно так же, как побеги плюща ползли по стенам моего кирпичного дома (того, который сейчас стал нежилым).
Как мне объяснить, что упала я из-за ударной волны от взрыва лаборатории, в которой много лет назад погибли мои родители?
Утром, застилая постели в одной из детских спален, я тянусь закрыть окно. Мне видно, как несколькими метрами ниже Сайлас ковыляет за сарай, сжимая в объятиях очередную девицу. Ветер приподнимает ее длинные темные волосы и снова роняет их, словно досадуя. Я вижу, как она лениво улыбается, обнимая Сайласа за шею. Рукава у ее свитера полосатые, как рождественские леденцы из старинных книжек с картинками.
На секунду, пока я тянусь к фрамуге, Сайлас поднимает на меня взгляд. Он постукивает пальцем по своему носу, а потом заваливается за угол сарая вместе с хохочущей девицей и исчезает из виду.
Недоумевая, я прикасаюсь к коже у себя под носом, пытаясь понять смысл его жеста. Когда я отнимаю руку, на ней кровь.
19
К
Раннее утро. Я сижу на бордюре перед приютом и смотрю на слоистый туман, завитками стелющийся над бетоном. Стараюсь не думать о цветках апельсина. Сейчас они уже дремлют в почках деревьев, ожидая рождения.
Год назад в это же время я жила в транспортном районе Манхэттена. Мне только-только исполнилось шестнадцать. Я не подозревала, что всего через несколько дней меня схватят Сборщики.
Я кладу ладонь на колено и смотрю на свое обручальное кольцо. Скольжу взглядом по лозам и лепесткам, у которых нет ни начала, ни конца.
В голове роится множество мыслей. Мыслей, которых мне следует избегать. Мыслей, к которым мне следует тянуться. Все они трепещут в этом утреннем тумане, словно цветы апельсиновых деревьев. Я больше не могу определить, какие мысли полезны, а какие — опасны, я знаю только — меня тошнит от отсутствия перемен. Я встаю и просто иду.
Даже отойдя до приюта на несколько метров, я продолжаю слышать детский шум и звяканье посуды. Однако, как только сворачиваю с Дон-авеню, эти звуки пропадают. Остаются только отдаленный шум городского транспорта и негромкий шелест прибоя. Налетает порыв ветра, и я обхватываю себя за плечи.
На мне свитер в коричневую и розовую полоску, от которого чешется все тело. Его не вязали специально для меня. Он не украшен жемчугом и бриллиантами.
Пытаюсь ни о чем не думать. И так поглощена этими попытками, что не слышу, как меня окликают. Опоминаюсь я лишь тогда, когда мое имя эхом разносится по пустой улице вместе со звуком чьих-то шагов.
— Рейн! Подожди меня!
Я останавливаюсь и, не оборачиваясь, жду, когда он меня догонит.
— Вот здорово! — говорю я, когда Сайлас оказывается рядом. — Ты надел рубашку!
Он возмущенно фыркает и отбрасывает с глаз завитки волос. Волосы у него столь светлые, что кажутся почти белыми. В утреннем свете у них появляется голубоватый оттенок, а из-за мелких завитков его голова походит на пенный гребень океанской волны.
Наверное, именно этим он и привлекает девиц. Своей впечатляющей холодностью. Обычно по утрам он как раз исчезает из дома с одной из них — уходит в сарай или еще куда-нибудь, — а их сцепленные руки покачиваются на ходу. Но это его дело и меня не касается. Я радуюсь, что ему хватает такта не заниматься подобными эскападами в доме у Клэр, особенно если учесть, что у нас общая спальня.
— Хотела убежать из нашего чудесного учреждения? — спрашивает он, когда мы трогаемся с места.
— Нет. Просто иду погулять, — отвечаю я.
Я стараюсь не надоедать Сайласу. Если он идет в постель раньше меня, я затягиваю домашние дела до тех пор, пока он гарантированно не заснет. А если ложусь первой, то притворяюсь спящей, когда он осторожно переступает через мое тело. Я также стараюсь, чтобы он не догадывался о ярких пятнах света, которые плавают вокруг меня в самые тяжелые моменты, когда надежда кажется недостижимой. Например, сейчас.