Лик Победы

Камша Вера Викторовна

Лагерь спал, только горели костры в проходах меж окружавших лагерь рогаток. В свете луны аккуратные ряды палаток казались горной цепью. На левом фланге огней больше – значит, туда лучше не соваться. Посредине лагеря на высоком шесте трепыхалось знамя, видимо, рядом дрых Манрик. Попытаться его убить? Нет, потому что прикончить еще и Сабве вряд ли получится, а фламинго в противниках предпочтительней стервятника.

До ближайшего прохода осталось не больше десятка бье, и Робер замер, поджидая остальных. Совсем рядом горел костер, у огня сидели трое. Еще несколько человек лежали. Спят или любуются на звезды?

– Монсеньор? –

Жан-Жак двадцать лет оттрубил в Северной Придде и знал толк в ночных вылазках. – Который ваш?

– Левый.

Десяток бье показался сотней. Для начала он убьет одного талигойского солдата, а потом – сколько повезет. Две переносные рогатки были слегка сдвинуты. На мгновение Робер замер, ожидая подвоха, но земля между деревяшками была утоптанной – ни мусора, ни веток, под которыми можно спрятать капканы. Похоже, им повезло – кто-то за– чем-то выходил и не озаботился привести ограждение в порядок. Что ж, подползем поближе… До границы света.

Эпинэ ужом скользнул в благословенную дыру. Теперь костер пылал совсем рядом. У огня усиленно клевали носом трое солдат, еще четверо растянулись на земле, отлынивая от стражи. Один из сидевших почесался и подбросил в огонь хвороста. Громко треснула сырая ветка, вверх взметнулась стайка искр. Лежащий по ту сторону костра караульный шевельнулся, недовольно дрыгнул ногой и перевернулся на другой бок. Следивший за костром солдат уселся на землю спиной к рогаткам и принялся рыться в каком-то мешке. Эпинэ вынул подарок Мильжи, пальцы сомкнулись на роговой рукояти. Повелитель Молний с бирисским кинжалом в руках!.. Жан-Жак вскочил первым, Робер – вторым, кто был третьим, Иноходец не разглядел.

Саграннский клинок вошел в тело, словно в масло, безымянный талигоец разок вскрикнул и замолчал. Эпинэ выдернул кинжал, в лицо ударила показавшаяся горячей струя. Робер повернулся в поисках новой жертвы. Все сидевшие были мертвы, пришлось ударить спящего, бедняга вряд ли понял, что умирает.

– Готовы, – прошипел Жан-Жак.

– Рогатки!

Деревяшки оттащили быстро. Робер выхватил из кучи хвороста пару длинных сучьев, сунул в костер. Пламя вгрызлось в добычу, как Клемент в печенье. Эпинэ сунул горящий сук парню из Гайярэ, они встали по обе стороны прохода. Как дела у других? Управились или нет?

– Вроде тихо, – шепнул Жан-Жак, – осмелюсь доложить, у вас кровь на щеке.

– Только на щеке? – усмехнулся Робер. Да он по уши в талигойской крови, и ему вовек не отмыться.

– Только, – не понял солдат, он был чужд высоких материй. Делал свое дело и спокойно спал. – Где эти, сдохли, что ли?

«Эти» не сдохли. В осеннюю ночь ворвался нарастающий топот.

– Ваш конь, монсеньор.

– Благодарю, Никола.

Они помчались застигнутым врасплох лагерем, круша все на своем пути. Взвизгнула и замолчала труба, что-то треснуло, Робер швырнул в ближайший костер висевший у седла мешочек с порохом. Пламя взвилось вверх, перекинулось на ближайшую палатку. Сзади истошно завопили, у щеки Робера вжикнула пуля, Дракко сбил кого-то растерявшегося в белых подштанниках. Додумался: перед боем спать в исподнем! Слева громко взвыли трубы. «Тревога»?! А вы что хотели? Если ты фламинго, сиди в болоте и не пытайся каркать.

Робер пришпорил Дракко и вылетел к шесту с флагом. Спускать его было долго, и Эпинэ, пристрелив обалдевшего часового, перерубил бечевку. «Победитель Дракона» свалился на какие-то бочки, Робер

нагнулся, подхватил холодную, отсыревшую тряпку, едва успев отмахнуться шпагой от не в меру ретивого пехотинца.

Вовсю трещали выстрелы, труба продолжала будить спящих, если таковые еще оставались. Эпинэ завертел головой, пытаясь понять, где проходы. Впереди и справа метались два факела. Молодец, Шуэз! Робер промчался наметом сквозь бестолково мечущуюся толпу, разрядил второй пистолет в некстати опомнившегося офицера, пытавшегося собрать солдат, перескочил через поваленную палатку и вылетел прямо на Флоримона Шуэза. Барон методично размахивал пикой, к которой приделали факел.

– Залезайте, – Робер протянул руку, – Дракко выдержит.

– Не задерживайтесь, – буркнул Флоримон, не прекращая сигналить, – не хватало, чтоб вас пристрелили.

– Не пристрелят, – Эпинэ отъехал в сторону, освобождая проход. Из очумевшего лагеря одна за другой вылетали стремительные тени. Всадники, как и было велено, галопом уходили в сторону рощи. Судя по всему, то же творилось справа и слева. Шум нарастал. Зачем-то грохнула пушка, мимо Робера пролетели несколько лошадей без всадников, следом выскочили пятеро конных…

– Похоже, все, – барон Флоримон был спокоен и даже скучен, – кто не успел, тот не успел.

– Монсеньор, вам нельзя здесь оставаться, – Никола потерял шляпу, но не занудство.

Робер вгляделся в мечущиеся огни. Разобрать что-то в орущей круговерти было невозможно, если кто-то там и остался, его не найти. Война – это война. Повелитель Молний тронул Шуэза за плечо:

– Бросайте факел, барон. Дело сделано.

3

Из двухсот человек не вернулось девятнадцать. Еще три дюжины были ранены, в основном легко. Потери Манрика, без сомнения, были больше, хотя для двадцатитысячной армии пара сотен убитых – капля в море. И все равно «маркиз Эр-При» просто обязан загрустить. Когда в твой лагерь среди ночи врывается вражеская конница, бьет, режет, уволакивает флаг, это неприятно. Особенно если главнокомандующий пришел за славой. Теперь одно из двух: либо Манрик попрет вперед, как буйвол, либо начнет осторожничать. Робер очень надеялся на последнее.

– Никола, позаботьтесь о раненых, а мы с бароном проедемся до оврага.

– Слушаюсь, монсеньор, – показалось или капитан чем-то недоволен? Похоже, он начинает считать «монсеньора» одновременно своей собственностью и своим ребенком, причем неразумным.

Омытая лунным светом роща казалась старой гайифской гравюрой на серебре. Днем она снова станет чахлым леском, в который набилось восемнадцать тысяч человек, и один Леворукий знает, сколько из них увидят еще одну ночь.

– Барон, что вы думаете о завтрашнем бое? – Робер пытался говорить небрежно, но провести Шуэза не удалось.

– Его надо пережить. Боюсь, нынешняя удача кое-кому вскружит голову.

– Вы не верите в успех? Тогда почему вы примкнули к восстанию?

– Мне не хотелось бы говорить об этом перед боем.

Тропинка сузилась, Шуэз придержал коня, пропуская Дракко вперед. Сказать или не сказать? Флоримон – человек не только честный, но и разумный, а он так устал врать. Как просто лгать хогбердам и «истинникам». Вернее, не просто, а не стыдно, а тут так и хочется залепить самому себе пощечину. Говорят, ложь во спасение – благое дело. Может, и так, но как же это мерзко…