Липкие сны
Шрифт:
Он вскинул вверх руки, и люди, которые теперь оторвались от сцены, разом повернули головы назад – в проход на самом верху амфитеатра, где в белом пятне света стоял Андрей. Он начал спускаться, время от времени подскакивая и выкидывая руки вперёд, будто наносил удары, и толпе это нравилось. О, да, теперь ведущий чувствовал: все, наконец, поняли, что здесь к чему, и по кому нужно пускать слюни и ссаться от восторга.
Так он и шёл, с оттяжечкой, красуясь в свете прожектора и ликовании толпы. Кто-то на крайних рядах тянул к ведущему раскрытые ладони, и тот давал пять – то небрежно и смазанно,
Одна девчонка вскочила на ноги, когда Андрей проходил мимо, и задрала белую футболочку до подбородка, завиляла голой грудью туда-сюда. Её кумир сжал правой рукой сиську и начал мять её, толпа взревела ещё громче и сильнее, и тогда он погрузил девочке в рот большой палец левой руки. Фанатка приняла его с жадностью, встретила горячим и влажным ртом и стала нетерпеливо сосать, двигая головой и лаская язычком.
На секунду ведущий даже задумался, не отложить ли ненадолго выход ради более приятных дел, но тряхнул головой, легонько хлопнул ладошкой по сиське и пошёл дальше. За спиной завозились люди, судя по звуку, затрещала ткань, а девчонка вскрикнула и потом завизжала. Но её быстро заткнули, или просто голосок утонул в рёве толпы.
Когда хозяин поднялся на сцену, то выхватил гитару у одного из попугаев – сорвал её почти что вместе с головой, и швырнул в сторону. Потом подлетел к барабанщику и с такой силой пнул прямо в середину здоровой бочки, что мембрана лопнула.
Но музыка никуда не делась, она продолжала грохотать, даже не запнувшись, и Андрей понял то, что и так было ясно с самого начала – перед ним и в самом деле были бестолковые клоуны, которые и играть-то, может, не умели. Единственный смысл их появления на сцене мог состоять только в том, чтобы согреть местечко для истинного гвоздя – для того, кто это место заслуживает по праву и достоин здесь быть.
Он подскочил к самому краю сцены и начал кричать в микрофон:
– Bang! Your! Head!
– Bang! Your! Head! – скандировала толпа, когда ведущий выставлял микрофон в сторону зала, как пику.
Вся эта живая масса бурлила, словно кипящий суп, ревела от восторга, и Андрей готов был поспорить, что ещё немного, и головы людей начнут лопаться, разлетаясь, как праздничные шарики.
Но стоило ему начать программу, всё изменилось.
Зал сперва затих, а потом начал роптать и бормотать что-то недовольное. Эту резкую перемену настроения ведущий чувствовал, стоя на сцене, так ясно, что и сам как будто начал комкаться, озираться по сторонам, силясь понять, что им не по нраву.
Но на сцене всё было по-прежнему – светили разноцветные огни, он – в центре внимания, и больше никого, кто мог бы испортить праздник. Толпа уже перешла от тихого ропота и недоумения к громкому негодованию, ведущему даже показалось, что кто-то выкрикнул: «Ты – не он!»
А он так и не мог понять, в чём дело, ведь всё было так, как должно быть. Но теперь вместо паники снова почувствовал, что закипает.
Его начали разъярять эти блеяния тупого стада на своего пастуха, и ещё сильнее – то, что он позволил даже себе ненадолго испугаться.
– Ну что ж, детишки, раз не нравится…
– Ты не он!
– Тогда вас нужно переделать.
В его правом кулаке появилась
Поначалу дело шло со скрипом – в прямом смысле слова – но, судя по тому, как переменились звуки из зала, оно того стоило. Временами рукоятка стопорилась, и приходилось налегать посильнее, дёргать рывками, словно в мясорубке на ножи попал хрящ. И в такие моменты толпа вскрикивала с удвоенными болью и ужасом.
Смотреть на ряды зрителей ему тоже не было никакой нужды, ведущий знал, что там происходит. Ровно то, что сам пожелал, как это получилось с рукояткой. Но всё же он взглянул краем глаза. Просто, чтобы полюбоваться своей работой.
Рассмотреть, как следует, мешал свет фонарей-экранов, которые змеёй вытянулись вдоль порога сцены, но и того, что он увидел, оказалось достаточно, чтобы гордиться работой. Зрительный зал разрезал длинный проход, что появился в середине и бежал от подножья сцены в самый верх. Он расползался в стороны так, словно эта пустота была плотной и сминала кресла вместе с людьми, трамбовала их, как ковш бульдозера.
В темноте зала за слепящей ширмой экранов нельзя было разобрать всё в деталях, но общая картина впечатляла хозяйским размахом. Проходы ширились, кресла сминались так, что длинные полоски рядов комкались и подбивались в аккуратные плотные ячейки, которые со сцены напоминали плитки шоколада Ritter Sport, высокие и толстые. Между ними на полу белели опрокинутые стаканы, ведёрки, из которых размытыми пятнами расплескался поп-корн. И ещё там были другие пятна – округлые или вытянутые. Они тоже белели. По крайней мере, там, где одежда не покрывала конечности.
Плитки рядов сжимались, подчиняясь движениям ручки ведущего, и когда это происходило, казалось, сами покорёженные кресла вопили и визжали, как животные под ножом. Слышался и лопающий звук, и глухой хруст, и такой, с каким выдираешь ногу из толщи жидкой грязи.
Ведущий был доволен работой и продолжал крутить рукоять.
Теперь хаос зрительного зала, наконец, упорядочился – ничего не бурлило там, внизу. Под сценой всё складывалось в ровные и аккуратные блоки.
Ровно так, как ему этого хотелось.
Икота воображения
Словно экран кинотеатра становится чёрным, когда заканчивается фильм, сон сменился темнотой. Андрей медленно открыл глаза, будто действительно вышел из темноты в светлое фойе.
Ещё минуту или две после он был уверен, что и впрямь своими руками перемолол зрительный зал.
Зачем, и могло ли вообще такое произойти хотя бы технически – этих вопросов не возникало, как часто бывает в первые мгновения после пробуждения.
Пока ещё сонный и не совсем трезвый (он выпил перед тем, как задремать), Андрей посчитал, что, провернув дело (ПРОВЕРНУВ!!! – прокричал внутренний голос), он просто напился в стельку и вырубился на этом диванчике. Такое уже случалось. Раз уж на то пошло, он и на сцену-то трезвым не выходил, не говоря о том, как заканчивался вечер после шоу.