Лирика вагантов в переводах Льва Гинзбурга
Шрифт:
Разумеется, все это звучит чересчур расплывчато и неопределенно с историко-литературной точки зрения, и все же лирика средневековых вагантов, безусловно, имеет своих духовных родственников во времени и в пространстве и содержит ряд элементов, которые впитала в себя поэзия более поздних эпох.
Ближайшими «соседями» вагантов были миннезингеры, из школярской поэзии вырос Франсуа Вийон, некоторые немецкие шванки представляют собой обработку или переложение песен из «Carmina Burana» и «Кембриджской рукописи».
Однако поэзия вагантов вышла далеко за пределы средневековой литературы: ее ритмы, мелодии, настроения, тот «дух бродяжий», о котором писал наш Есенин, прижились в мировой поэзии, сделались ее неотъемлемой частью.
Всякая великая литература связана с мечтой о свободе, свободой одухотворена, свободой вскормлена. Никогда не существовало поэзии рабства, которая служила бы тюрьмам, кострам и бичам, воспевала бы неволю как высшую добродетель, несмотря на все усилия пишущих наемников выдать себя за поэтов. Антилитература, не оставив никакого следа в эстетическом развитии человечества, сохранилась в архивах лишь в качестве документа, обвиняющего ее исполнителей и заказчиков. Даже в самые мрачные времена поэтическое слово помогало человеку осознать себя как личность, понять свое назначение и место в жизни.
Прямым доказательством этому служат стихи и песни вагантов, которые продолжали страшить реакцию на протяжении долгих столетий. Не случайно, что в монастыре Бенедиктбейерн рукопись «Carmina Burana», как запрещенная литература, была упрятана в особый
Лирика вагантов исключительно разнообразна по содержанию. Она охватывает все стороны средневековой жизни и все проявления человеческой личности. Песня, призывающая к участию в крестовом походе во имя освобождения «гроба господня», соседствует с броской антиклерикальной прокламацией против разложения духовенства и «симонии» — торговли церковными должностями; исступленное обращение к богу и призыв к покаянию с настойчивым, повторяющимся из стихотворения в стихотворение воспеванием «грубой» плоти, культа вина и обжорства; почти непристойная эротика и цинизм — с чистотой и возвышенностью; отвращение к книжности — с прославлением науки и многомудрых университетских профессоров. Зачастую в одном и том же стихотворении сталкиваются вещи, казалось бы, несовместимые: ирония оборачивается пафосом, а утверждение — скепсисом, шутовство перемешано с необычайной философской глубиной и серьезностью, в веселую майскую песенку вдруг врывается щемящая грусть, и, наоборот, плач неожиданно разрешается смехом. Стихотворение «Орфей в аду», задуманное поначалу как забавная пародия на известный античный миф и одну из глав Овидиевых «Метаморфоз», завершается страстной мольбой о милосердии, а в «Апокалипсисе голиарда» картины предстоящей гибели мира нейтрализуются балаганной концовкой.
Эта тематическая сумятица — одна из примечательных черт школярской поэзии, расцвет которой теснейшим образом связан с ростом городов и возникновением крупных научных центров.
В XI–XII веках школы стали постепенно перерождаться в университеты. В XII веке в Париже, «в счастливом городе, где учащиеся количеством превосходят местных жителей», кафедральная школа, школы аббатов св. Женевьевы и св. Виктора и множество профессоров, самостоятельно преподававших «свободные искусства», слились в одну ассоциацию «Universitas magistrorum et scolarum Parisensium». Университет делился на факультеты: богословский, медицинский, юридический и «артистический», а ректор самого многолюдного «факультета артистов», где изучались «семь свободных искусств» — грамматика, риторика, диалектика, геометрия, арифметика, астрономия и музыка, — встал во главе университета: ему были подчинены деканы всех остальных факультетов. Парижский университет становится богословским центром Европы, независимым от светского суда и получившим закрепление своих прав со стороны папской власти.
Однако вскоре у Парижского университета появляются серьезные соперники. Юриспруденция изучается в Монпелье и в Болонье, медицина — в Салерно, в середине XIII века возникает Оксфордский университет, к XIV веку окончательно организуются Кембриджский и Пражский.
В эти университеты стекаются студенты из всех европейских стран, происходит смешение нравов, обычаев, взаимный обмен национальным опытом, чему в немалой степени способствовала латынь — международный язык студенчества.
Молодой, непоседливый народ легко поднимается с места в поисках лучших учителей и лучшей жизни, запросто меняет учебные заведения, подобно тому как меняли своих мастеров бродячие подмастерья, странствует по большим дорогам, заполняет постоялые дворы и харчевни, попрошайничает, сливается с городской и сельской толпой, ввязывается в уличные побоища и с азартом участвует в народных мятежах и «беспорядках».
Проезжая дорога, рыночная площадь, битком набитый трактир становятся для тысяч молодых людей не меньшим «университетом», чем Париж или Болонья.
Они слышат громкие причитания обездоленных, вопли осужденных, хохот пьяниц и потаскух, рассказы крестоносцев, побывавших в далеких землях, проповеди прорицателей, которые предвещают близкий конец света, и потешные байки трактирных балагуров. Им открывается та правда жизни, которую не вычитать ни из каких книг. И они по-своему перерабатывают эту правду в своих стихах, где «гул и гогот рынка» облагорожен высоким духом античности, а античность, в свою очередь, опрощена и вульгаризирована. Они дерзко используют ритмы латинских церковных гимнов для «кощунственных» и «крамольных» стихов, отмеченных «низкой» бытовой лексикой, и, прикрываясь внешним цинизмом, проповедуют любовь, милосердие и равенство между всеми людьми.
Наделенные редчайшей музыкальностью (свои стихи ваганты не читали, а пели), они упиваются «музыкой созвучий», как бы играют рифмами, достигая необыкновенной виртуозности рифмовки и, сами того не подозревая, открывают поэзии неведомые ей прежде приемы поэтической выразительности. По существу, ваганты впервые наполнили новым, живым содержанием древний латинский размер — «versus quadratus» — восьмистопный хорей, который оказался пригодным и для торжественной оды, и для шутливой пародии, и для стихотворного повествования…
До нас почти не дошла музыка, которой сопровождались песни вагантов, однако эта музыка кроется в самом тексте. Может быть, лучше других ее «услышал» композитор Карл Орф, когда в 1937 году, в Германии, создал свою кантату — «Carmina Burana», сохранив в неприкосновенности старинные тексты с тем, чтобы «через них» и с их помощью высказать свои суждения о человеке, о его истовом стремлении к свободе и к радости в годину мрака, жестокости и насилия.
В наши дни, в связи с мощным студенческим движением, охватившим страны Западной Европы и Америки, к песням вагантов возник новый научный, литературный и, если так можно выразиться, психологический интерес: появляются новые исследования, переводы, публикации.
Что же касается предлагаемой вниманию читателя книги, то она представляет собой, по существу, первую попытку более или менее полно воспроизвести на русском языке почти неизвестную у нас страницу европейской поэзии.
ОРДЕН ВАГАНТОВ [3]
3
Орден вагантов. — Этим стихотворением открывается «Carmina Burana» Людвига Лайстнера, где латинский и немецкий тексты даны параллельно. Название стихотворения, как и в ряде других случаев, принадлежит Лайстнеру: в латинской рукописи стихи озаглавлены не были.
Понятие «орден вагантов» следует воспринимать метафорически. В действительности никаких специальных организаций вагантов, объединенных общим уставом или программой, не существовало.
НИЩИЙ СТУДЕНТ [4]
4
Нищий студент. — Из «Carmina Burana».