Лишь одна музыка

Сет Викрам

На Блэкстоунской гряде я высыпаю из фольги на снег крошки еще теплого рождественского пудинга. Влажные черные крошки растопят снег до черной земли. Но жаворонки, конечно, улетели несколько месяцев назад. Снег перестал идти, и видно далеко и ясно. Однако не видно ни ворона, ни хотя бы вороны.

Я достаю скрипку из машины. Играю отрывок «Взлетающего жаворонка». И потом настраиваю нижнюю струну на фа.

Моим рукам не холодно, и я спокоен. Я не в темном туннеле, я на открытой равнине. Я играю миссис Формби великую неоконченную фугу из «Искусства фуги». Конечно, нет смысла играть одному, но она и сама может дополнить партии других инструментов, которые я слышу. Я играю,

пока моя партия не кончается, и слушаю, пока Эллен тоже не перестает играть.

8.34

Тридцатого я сажусь на поезд в Лондон. День ясный с редкими одинокими облаками. Когда мы приезжаем на вокзал Юстон, уже темно. У меня нет багажа, даже скрипки нет.

Я еду прямо в «Уигмор-холл». Вечерний концерт распродан.

Молодой человек в билетной кассе говорит, что удивлен, принимая во внимание программу. Он думает, что, может быть, сыграл роль другой фактор.

— «Концерт глухой пианистки», понимаете, такого рода вещи. Немного дико, некоторые даже не знают ее имени. Ну, как есть. Он был распродан несколько недель назад. Я очень сожалею.

— Если кто-то вернет билеты...

— Обычно у нас бывает несколько, но все зависит от концерта. Я правда не могу ничего обещать. Очередь вот тут.

— У вас не осталось каких-нибудь отложенных билетов для важных клиентов, или покровителей, или еще кого?

— Нет, формально нет, мы не можем так делать.

— Я играл тут раньше. Я... я из квартета «Маджоре».

— Я постараюсь, — говорит он и пожимает плечами.

До концерта — час. Я шестой в очереди. Но за пятнадцать минут до начала вернули только один билет. Фойе заполнено людьми, приветствующими друг друга. Они болтают, смеются, покупают программки, забирают оплаченные билеты. Снова и снова я слышу ее имя и слово «глухая», «глухая», снова и снова.

Меня охватывает паника. Я ухожу из очереди и стою снаружи. Ночь ветреная и холодная. Я спрашиваю всех входящих, у всех проходящих мимо с программкой, даже тех, кто идет по лестнице снаружи в ресторан внизу, нет ли у них лишнего билета.

За две минуты до концерта я совсем вне себя. Прозвучало два звонка — теперь третий.

— О, привет, Майкл, ты все-таки пришел. Пирс сказал...

— О, Билли, Билли, я тут стою... Я, о, Билли, я... был потрясен, когда услышал про Джанго.

— Да уж, мы очень боялись. Лидия хотела пойти на концерт, но решила остаться с Джанго. По ней это ударило больше всех. Пора идти внутрь.

— Ее билет. У тебя есть лишний билет? Билли?

— Нет. Я его вернул пару дней назад... Ты хочешь сказать, что у тебя нет билета?

— Да.

— Возьми мой.

— Но, Билли...

— Возьми его. Не спорь, Майкл, иначе никто из нас не пойдет. Они закрывают двери через полминуты. Фойе уже почти пустое. Не спорь. Возьми его и иди. Иди.

8.35

Я на переднем ряду балкона. Шепот заполняет зал. В пятом ряду я вижу маленького мальчика — полагаю, единственного здесь, — и рядом с ним его отец.

Она выходит, смотрит на них и улыбается. Секунду, больше чем секунду, она смотрит вокруг, обеспокоенно, ищуще, потом садится за рояль.

Она играет без нот, она то смотрит на свои руки, то закрывает глаза. Что она слышит, что она себе представляет, я не знаю.

В ее игре нет никакого пафоса. Это невыразимая красота — чистая, прекрасная, неумолимая, фраза, ведущая к фразе, фраза, отвечающая фразе; неоконченное, бесконечное «Искусство фуги». Лишь одна безраздельная музыка.

Начинается дождь. Он легко стучит по прозрачной крыше.

Антракт после одиннадцатого контрапункта.

После

наступит хаос: неизвестный порядок пьес, и здесь, в фойе, гул сплетен и похвал. Я больше не могу.

Я протискиваюсь сквозь толпу наружу, в дождь. Я долго бреду сквозь улицы, в темноту парка. Снова останавливаюсь возле Серпентайна. Дождь смыл мои слезы.

Музыка, такая музыка — достаточный дар. Зачем просить счастья, зачем надеяться не страдать? Для благословения довольно жить изо дня в день — и слышать такую музыку, не слишком часто, иначе душа не выдержит, но время от времени.

От автора

Музыка для меня дороже даже, чем речь. Когда я осознал, что буду о ней писать, меня охватило сильнейшее беспокойство. Только постепенно я смирился с этой мыслью.

Друзья, знакомые и незнакомые помогли мне в этой работе: музыканты — струнники, часто играющие в квартетах, или те, кто благодаря их интересу к старинной музыке должны были решать проблемы разных строев; пианисты, другие музыканты и композиторы, скрипичные мастера и продавцы инструментов; те, кто помогает, пробует помочь в создании или распространении музыки, — учителя, критики, музыкальные агенты или менеджеры, работники записывающих компаний, менеджеры залов и фестивалей; те, кто знает лучше меня места, о которых я писал, — лондонцы, рочдейлцы, венецианцы, венцы; те, кто понимает мир глухих с разных точек зрения: с медицинской, как многие врачи, помогавшие мне советом, или с педагогической, в частности моя учительница чтения по губам и ее класс, или с личной — собственного опыта глухих.

Многие говорили со мной про мир моих героев, а некоторые — про самих действующих лиц. Друзья великодушно согласились прочесть первую версию рукописи — тяжелая работа, которую я с трудом выношу даже с собственными текстами. Меня простили за то, что я пропал из виду, со слуху, выпал из их жизни.

Рискуя повториться, особенно я хочу поблагодарить трех музыкантов — пианиста, ударника и скрипача, — помогавших мне очень по-разному прийти туда, куда одно воображение не смогло бы меня довести: почувствовать, каково жить, пережить и продолжать жить в пограничном мире беззвучия и звуков, слышимых, неуслышанных, услышанных частично или воображаемых.

От переводчика

Книга Викрама Сета An Equal Music вышла в 1999 году. С тех пор роман поворачивался ко мне разными сторонами и каждый раз читался по-новому. Мир вокруг меня рушился, и спасением стало погружение в непростое и счастливое занятие перевода. Это история о музыкантах и их музыке, о любви, о депрессии, о становлении личности, о выходе за границу своего социального круга (в этом плане «Музыку» сравнивают с «Большими надеждами» Диккенса), об отношениях с родителями и учителями, о жизни в Лондоне, о поездках в Вену и Венецию. Я гуляла по Венеции и узнавала места, описанные в романе. Это роман о том, что все проходит, но и о вечности тоже. В нем идет речь идет о душе человека, но также о душе скрипки, потому что «душка» — деталь внутри скрипки, между нижней и верхней декой. Без этой детали звук инструмента становится слабым и глухим. Примечательно, что во многих языках ее название связано со словом «душа» (по-французски ame, по-итальянски anima, по-испански alma, по-польски dusza); в английском оригинале это слово — soundpost — скорее техническое, но упоминается оно рядом со словом «душа».