Лишь одна музыка
Шрифт:
Я натыкаюсь на строчки, которые смутно помню со школы. С тех пор, должно быть, прошло больше двадцати лет:
Никогда не сойдутся они опять,
Чтобы снять с сердец тяжелый гнет,
Как утесы, будут они стоять
Далеко друг от друга, всю жизнь напролет.
Бурное море разделяет их,
Но ни зной, ни молнии, ни вечные льды
Не могут стереть в сердцах людских
Любви и дружбы былой следы107.
Я не возвращаюсь к Трише. Спокойствие без секса — хоть эта милость мне отпущена.
8.28
Возле
Дети из Архангел-Корта понажимали все кнопки в лифте. Хихикая, они ждали от меня отповеди и хмурятся теперь, ясно видя, что я не тороплюсь.
Девушка из «Этьена», набравшись смелости, спрашивает, почему я все время покупаю семь круассанов, потом говорит мне, что их ни в коем случае нельзя замораживать.
Роб выиграл десять фунтов в лотерейный розыгрыш в среду и потратил их на лотерейные билеты.
Миссис Гетц говорит мне, что я должен пойти с ней в приют для бездомных помочь в какую-нибудь субботу, когда я не работаю.
Дейв, «Водяной змей», встречает меня на Квинсуэй.
— Привет, Майк, куда ты пропал?
Но я не пропал. Я тут. Я наблюдаю мир и его дела.
Однажды утром звонит телефон.
— Майкл Холм?
— Да?
— Фишер. Джастин Фишер.
Имя... голос... это же прилипчивый поклонник!
— Вчера все было не так, — кидается он в бой. — Совершенно безнадежно! Но что толку им говорить? Такое месиво из Боккерини. Они говорят, они вас не выгоняли. Эта молодая женщина совсем вам не замена, я боюсь, совсем не замена: как маргарин вместо масла. Нет, нет, нет, так не пойдет. Подумайте о вашем долге перед искусством. И говорят, что вы в основном играете с «Камерата Англика». Вслушайтесь, даже имя наполовину итальянское, наполовину латинское!
— Мистер Фишер...
— Вчера в «Императорском» Гайдна они настраивались и перестраивались, и это вконец разрушило настроение. Конечно, они выбиты из колеи. Как можно играть с болью в пальце или с болью в сердце? Я недавно говорил со скрипичным мастером, он говорит, что встречал вас. Он мне сказал: «Оставьте его в покое, квартеты живут дольше, чем скрипачи, а скрипки переживают всех». Такой цинизм. Вот до чего дошел мир! Я все думаю: он это серьезно? А на самом деле он сумасшедший? Или наоборот? В любом случае я мало чего от него добился. Вот я и подумал: попробую телефонную книгу. Остановите меня, если я слишком долго вас задерживаю. Вы зеваете?
— Вовсе нет. Я просто...
— Ну, это все, что я хотел сказать, — раздраженно перебивает он. — Не собираюсь отнимать ваше драгоценное время. Но если не увижу вас вместо этого маргарина, можете быть уверены, я больше не буду делать приношений на алтарь «Маджоре». Возвращайтесь, и немедля. До свидания.
8.29
Неужели я настолько одинок? Прошло время: секунды, часы, месяцы. Наступил и прошел день, когда исполнился ровно год с того момента, как я увидел ее в автобусе. Сейчас декабрь. Я гуляю, почти нe замечая зимних голых деревьев. В вестибюле Архангел-Корта миссис Гетц наряжает рождественскую елку. Кто вешает игрушки на елку у Хансенов? Она? Или он и она? Или они втроем
Меня позвали на вечеринку к Николасу Спейру, и, к моему удивлению, я согласился. Я ведь могу уйти в любой момент. Никого из друзей там не будет. Уж Пирса точно не пригласят. Перед моей поездкой на север пирожки с мясом, фальшивые рождественские песнопения и компания малознакомых людей меня вполне устраивает. Что правда, то правда — я не вижу смысла теперь себя наказывать, как бывало раньше.
Не так холодно, как должно было бы быть. Я играю гаммы на скрипке час, два или дольше. Это меня собирает, утешает, освобождает голову. Иногда передо мной возникают лица: среди них — моей матери и моего первого учителя по скрипке, не миссис Формби, а молодого человека, самого очень приверженного гаммам.
Я встречаю в вестибюле соседей по дому и каждый раз думаю: какое страдание кроется за этой улыбкой? Какая радость — за этой скорбной гримасой? Почему первое должно быть более вероятным, чем второе? Закаляет ли натужный смех израненное сердце?
8.30
Николас Спейр простил Пирса за прошлогоднюю выходку, иначе Пирса не было бы здесь, на ежегодной вечеринке. И Пирс, наверное, простил Николаса за его яростную антифорельность.
Белое вино сменило прошлогодний красный фруктовый пунш. Пирс выглядит уже сильно принявшим. Прежде чем я соображаю, что сказать, он уже пересек комнату и практически пригвоздил меня к стене.
— Майкл!
— Дорогой мой мальчик! — бормочу я, от смущения пародируя Николаса.
— Ну уж, не надо смеяться над нашим хозяином. В этом году он в депрессии и не агрессивен.
— Почему же?
— Он не может найти любовь, даже в лесопарке Хэмпстед-Хит.
— А, тогда это серьезно, — говорю я. — Ну а как ты? Как вы все?
— Майкл, возвращайся.
Я вздыхаю и залпом пью вино.
— Ну хорошо, хорошо, — продолжает Пирс. — Я ничего не буду сейчас говорить. Но как ты? Тебя сто лет никто не видел. Никто не знает, жив ты еще или нет. Почему ты прячешься? Может, хотя бы встретимся все вместе? Эллен в депрессии. Она скучает по тебе. Мы все скучаем. Она не звонила с тех пор, как ты перестал отвечать. Ну, так что нового?
— Хорошего? Или плохого?
— Хорошего. Оставь плохое до следующего раза.
— У меня есть скрипка.
— Чудесно. Какая?
— Тонони.
— Карло?
— Да.
— Как и был?
— Это он и есть.
— Ты его купил? Как тебе удалось?
— Пирс, мне его подарили.
— Подарили? Как? Та старая курица из Йоркшира?
— Не называй ее так.
— Прости. Прости. — Пирс поднимает обе руки вверх, разливая немного вина себе на рубашку.
— Она умерла. Она мне его завещала.
— Вот же черт! — говорит Пирс. — Все что-то наследуют, кроме меня. О, я не это имел в виду. Я по-настоящему рад за тебя. По-настоящему. За старых куриц! Пусть они все скорее поумирают и пооставляют все свои деньги голодающим скрипачам. — Он поднимает бокал.
Я смеюсь и, чувствуя себя немного предателем, поднимаю свой.
— На самом деле мне грех жаловаться, — говорит Пирс. — Я тоже нашел скрипку. Или, по крайней мере, я так думаю.
— Какую?
— Эберле. И редкостно хороший.