Лист на холсте, или Улиточьи рожки
Шрифт:
Все толпились вокруг трёх мольбертов — на двух были размещены два святых Себастьяно, а на третьем — изображение листа от растения, в изобилии произраставшего по всем дворцовым коридорам.
— Элоиза, расскажите, как у вас с определением оттенков цвета на глаз? — спросил Варфоломей.
Она очень удивилась.
— Как-то я их, безусловно, определяю. Скажем — смотрю, сочетаются они между собой или нет. И в целом — насколько они приятны глазу. А в чём дело?
— Посмотрите, сможете
Элоиза внимательно посмотрела на все три полотна. Нет, она решительно не понимала ничего в оттенках зелёного цвета в живописи.
— Увы, — пожала она плечами. — Об этом, — пауза была сделана немного картинно, — я вам ничего не скажу. Я не вижу даже, где искать.
— Ну как же, донна Эла, — Оливия протиснулась между мужчинами и принялась отчаянно жестикулировать, — вот, смотрите сюда — раз, — почти ткнула пальцем в светлое место на листе, — и вот, — второй палец упирается в крону дерева, к которому привязан святой. — И вот ещё, — а это уже с другой стороны дерева. — И вот тут…
— Благодарю вас, — серьёзно кивнула Элоиза. — И не вижу причин не верить вам в этом вопросе, вы, безусловно, компетентнее меня.
— То есть, Оливия, ты согласна с выводами Джованнины? — строго глянул на неё Варфоломей.
— Абсолютно, глаз у девочки верный. Ладно, я пошла, — по дороге к двери она ещё потрепала означенную девочку по плечу.
Но девочка, кроме прочего, славилась ещё и малой эмоциональностью. Элоиза не стала выяснять, что она подумала, но сказать ничего не сказала.
— Эдвин? — вопросил Варфоломей.
— Мне кажется, ещё вот здесь и здесь, — молодой человек показал ещё два места на большой картине.
— Принцип понятен, спасибо. Ступай, — отпустил того кивком головы, а потом оглядел остальных. — Вот так-то, господа. И дамы. Откуда, спрашивается, один и тот же уникальный оттенок зелёного цвета на двух этих картинах?
— От одной и той же руки, — пробурчала себе под нос Джованнина.
— Вот-вот, про руки. Элоиза, вы ведь не всё сказали, — Себастьен смотрел на неё с обычной своей заинтересованностью.
— Не всё, — подтвердила Элоиза. — Одна и та же рука, безусловно, касалась обеих этих картин. И я не про вас всех сейчас, я про того, у кого были кисти.
— Как я вам и говорил, — просиял Себастьен.
— Значит, определили, — Варфоломей оглядел мастерскую, потом кивнул на вторую картину, в которую никто пальцем не тыкал: — Убрать. Чтобы не маячил здесь.
Джованнина вскинулась, накрыла мольберт полотном и вывезла в противоположную часть мастерской, а оттуда, судя по звуку, ещё дальше.
Себастьен достал телефон.
— Она
23. О жизни художника
Когда Гаэтано отворил дверь и пропустил внутрь мастерской Эмму Лоран, все остальные участники позднего совещания расположились на стульях напротив входа. Два стула были оставлены для них, а Варфоломей своими внушительными объёмами загородил святого. Лист оставался на всеобщем обозрении.
— Садитесь, — кивнул им Варфоломей.
Гаэтано усадил госпожу Лоран и бросил быстрый взгляд на Себастьена.
— Монсеньор?
— Садись, сказано же, — Себастьен только повёл бровью, а Гаэтано уже сел.
Между монсеньором и дамой.
— Госпожа Лоран, у нас возник к вам вопрос. Я бы даже сказал, нам очень хочется вас послушать, — начал Варфоломей.
— Вы узнали что-то новое? — спросила она.
Как ни в чём не бывало. И вообще очень спокойна — даже не подозревает, о чём её могут спросить.
— Сударыня, зачем вы это сделали? — спросил Себастьен.
Таким голосом, когда не хочешь — а ответишь.
— Вы о листике? Я просто очень хотела взять в руки кисти.
Верно, так и есть.
— Мы вот об этом, — Варфоломей отошёл от большой картины.
— То есть? — она всё ещё сохраняла спокойствие, хотя пульс участился.
— Понимаете, сударыня, мы уже знаем. Знаем — кто и как. Не знаем только, зачем, — Себастьен был отстранённо вежлив. — И мы пока ещё не поделились этой потрясающей новостью ни с его высокопреосвященством, ни с вашим супругом.
— Ни с господином ди Мариано, — скривился Варфоломей.
— То есть, монсеньор, вы полагаете, что картину подделала Эмма? — Гаэтано смотрел на него… очень удивлённо смотрел, в общем. — Нет, я знаю, она классно рисует, но не вот это же?
Монсеньор хотел что-то ответить, но Эмма успела первой.
— То есть — не вот это же? Ты что же, считаешь, мне такая работа не по силам? — она обернулась к Гаэтано и глянула на него так, как будто она — принцесса крови, а он предложил ей вымыть пол.
— Мой портрет ты нарисовала очень похоже, но ведь там карандашом и на бумаге, пятнадцать минут на всё, а здесь чёртова прорва работы, — продолжал удивляться Гаэтано.
— А почему ты не удивляешься тому, что такую прорву работы может сделать вот эта девушка? — кивнула Эмма на Джованнину. — Или вот этот монах?
— Отца Варфоломея я сто лет знаю, он крутой. Джованнину недавно, но раз Варфоломей её к себе взял и не жалуется — то она тоже крутая. А про тебя мне и в голову не пришло, честно, — он не сводил с неё глаз.