Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
У тети Лизы начинает дрожать уголок рта.
— Что же сделаешь, все меняется, все уходит. Человек бессилен, — печально говорит Залесов, поняв ее.
— Дела хорошие не стареют, живут, — строго возражает тетя Лиза и, переваливаясь, уходит в другую комнату. Около двери оборачивается, взгляд ее становится хмурым: — Позвони. Там ждут.
Тетя Лиза известна в городе как доктор Агренева. Она бесцеремонно кричит на больных, но никто не обижается: знают, что это добрейшая старуха.
Залесов обходит знакомую квартиру.
Те
Залесов смеется и возится с ними. «Нет, еще не стар! Еще не стар! — думает он радостно. — Так же я чувствовал и в двадцать лет».
Подобно красивой женщине, Залесов болезненно переживает приближение старости, постоянно с тревогой и тоской думает об этом, смотрит на себя в зеркало.
Залесов видит на подоконнике телефон и осторожно касается трубки, но сердце начинает стучать прерывисто, и он садится на валик дивана, закуривает. «Чего это я? — думает Залесов, окружая себя клубами папиросного дыма. — Ведь уже двадцать лет прошло…»
Он несмело набирает номер. Молодой, очень мягкий девичий голос произносит:
— Я слушаю…
Эти певучие, ласковые переливы голоса Залесов как будто уже слышал когда-то.
— Можно Станиславу Сергеевну? — осторожно спрашивает он и вдруг слышит, что у его голоса точно такие же переливы.
— А кто это просит?
Он бледнеет, все больше узнавая в голосе девушки что-то знакомое. Залесов открывает рот, чтобы назваться, но проглатывает колючий комочек и почти умоляет:
— Я попрошу Станиславу Сергеевну.
В трубке продолжительное молчание, потрескивание, а потом звучит несколько удивленный и как будто извиняющийся голос:
— Хорошо. Сейчас.
В трубке снова молчание. Может быть, девушка не отошла, чего-то ждет?
Форточка открыта, и слышно, как в саду воркует горлинка. Ее воркование походит и на нежное кудахтанье и на мягкий стон.
Это было двадцать лет назад. Залесов тогда первый год работал актером. Жил в этой же квартире у тети Лизы.
К ней приходила медсестра из поликлиники, рослая, смуглая Стася. Нос с маленькой горбинкой, резко изогнутые, сросшиеся брови, твердо очерченные, сжатые губы придавали ее лицу властное выражение. Темные большие глаза смотрели сумрачно. Думалось, что Стася не умеет улыбаться. И тем неожиданнее, тем ярче вспыхивала улыбка, когда Стася взглядывала на Залесова.
Залесов решил, что любит ее, женился, переехал в небольшую Стасину комнату.
Сравнительно мало занятый в театре, Залесов бродил целые дни по Фергане, веселился с холостыми приятелями или, валяясь в кровати, с упоением читал Блока и Лермонтова. Прозу он не любил.
Бывало,
— Ах ты, труженица моя!
Стася вспыхивала, силы ее удваивались.
Бывало, часов до трех ночи, когда Залесов уже спал, Стася все занималась или ходила на цыпочках, гладила, крахмалила его рубашки.
У них родилась дочка, и тут Залесов понял, что не любит Стасю. Кухня, пеленки, плач девочки, нехватка денег — все это коробило. Залесов не выносил сложного, запутанного, не любил встречаться с неприкрашенной жизнью. Он испугался трудностей и попросту сбежал от них. Он скрылся, оставив письмо. Оно заканчивалось словами: «Прости, прости!»
Залесов сначала устроился в самаркандский театр, но, выяснив, что у него нет способностей, ушел. Двадцать лет он работает в клубах, ведет драматический и танцевальный кружки.
А Стася за это время стала зубным техником, вышла замуж, вырастила дочь. И вот неожиданно пришло письмо: дочь приглашала Залесова на свою свадьбу. Он изумился: Лиду он видел только в колыбели…
— Я у телефона! — звучно ударяет в ухо.
Задумавшийся Залесов невольно вскакивает. Вздрагивающей женственной рукой трет лоб, нервно перебирает пальцами тонкую кожу на щеке, гладит горло, в котором словно застрял комочек.
— Стася, это я, — тихо, испуганно произносит Залесов.
В трубке только взволнованное прерывистое дыхание. Наконец слегка охрипший голос тихо спрашивает:
— Ты?
— Я.
— Ну… здравствуй.
— Здравствуй, здравствуй, — торопливо кивает Залесов.
— Когда приехал?
— Ночью. Я у тети Лизы.
— Мы ждем тебя. Свадьба сегодня… — Голос успокоился и опять стал уверенным, звучным.
— Да, да, а как же! Для этого и приехал! — машет рукой Залесов, не замечая, что все время жестикулирует. — Стасенька, милая, ну как ты живешь?
— Хорошо.
— Здорова?
— Вполне.
— Я рад, — прикладывает он руку к груди и улыбается. Потом молчит, не зная, что сказать.
И там тоже молчат. Наконец раздается:
— Так ждем.
— Да, да… Не прощаюсь… — Залесов садится на диван, забыв положить трубку.
Тетя Лиза вплывает, как темная туча.
— Оглоблей бы тебя… Оглоблей дурь-то вышибать надо, — басит она и мрачно присаживается к столу. — Положи трубку-то! Такая жена… Такая дочь… Эх, проворонил… А что нашел?.. — Тетя Лиза вздыхает: — Душно… Открой, беспонятный!