Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Сметании стеснительно, кротко улыбается, близоруко щурит желтые, прозрачные глаза.
— Ладно тебе это… шуметь, — он подает сверток, — держи!
— Чего это, кум? — Томилин разворачивает газету.
— Тебе это. Костюм покупал и вот… выкроил.
— Э-ге! Шик-блеск! — восклицает Томилин, рассматривая голубую сорочку с серебряными полосками, от которой приятно пахнет новой материей. — А себе?
— А чего себе, и себе тоже…
Томилин распахивает его пиджак, треплет старую сорочку и грозит пальцем.
—
— Ладно, кум, получу зарплату — расплачусь.
— Будет тебе болтать-то! Еще какая-то расплата!
— Ах ты, Сметана, Сметана! — бормочет Томилин, взъерошивает его мягкие волосы и обнимает за плечи.
Томилин всегда зовет друга или кумом, или Сметаной.
— Эх, была не была! — Томилин соскакивает с подоконника. — Шагаем в змеятник!
«Змеятниками» Томилин зовет винные погребки, где оставляет зарплату.
— Понимаешь… это… денег кот наплакал, — бормочет Сметанин и выворачивает карманы. — Всего лишь четыре рублевки. Да и неохота. Пьяный, сумасшедший — одно и то же.
Томилин выворачивает свои дырявые карманы.
— О, доля бедняка! — произносит он, когда обнаруживает пять потертых рублей. — А может быть, пощупать карман у Талалай? Да нет, не даст, сквалыга. Я должен ей, как бывают должны в романах ростовщикам.
Томилин живет на квартире у Талалай. Она тоже работает в парикмахерской: подметает, моет приборы, подает салфетки, сидит в кассе.
— А если… это… плюнуть? Вино, змеятники… не люблю я, — робко произносит Сметанин.
Глаза у Томилина вдохновенно загораются. Сметанин знает: в такую минуту для него нет ничего невозможного.
— Снимай пиджак! — шепчет нетерпеливо Томилин.
— Зачем это? — недоумевает Сметанин.
— Снимай, тебе говорят! Гения всегда потом понимают.
Томилин сдергивает с друга пиджак.
Парикмахерская находится в пяти кварталах отсюда. Талалай осталась там мыть полы.
Под огромными густыми деревьями Ферганы темнота, а над вершинами светлый сумрак. Точно под косматыми ветвями осела черная гуща ночи.
Сметанин всегда ходит, глядя в небо, что-то упорно разглядывает в высоте. Походка у него ныряющая, необыкновенно легкая. Голова то выскакивает над толпой, то исчезает, и волосы то взлетают, то опускаются. Чем сильнее Сметанин задумывается, тем быстрее начинает идти. Наконец он замечает, что почти бежит. Но сейчас даже он едва успевает за Томилиным.
Запахло удушливой гарью: Талалай сжигает волосы, настриженные за день. Из трубы парикмахерской тяжело выползает желтоватый дымок и течет с крыши на землю извилистым густым ручьем.
— Замри здесь, — толкает Томилин Сметанина за ствол толстой чинары на берегу арыка.
Томилин начинает быстро приседать, его дыхание становится шумным, а лицо красным. Взлохмачивает белокурые
— Это… чего ты затеял? — изумляется Сметанин.
— Молчи и благоговей!
Томилин врывается в парикмахерскую, держа в руках пиджак.
— Евдокия Ивановна, — выкрикивает он, задыхаясь, — ради бога скорее… Ох… скорее… Фу-у…
— Господи, что такое стряслось? — пугается Талалай, стоя около умывальника. Ее пригоршни полны радужных, мыльных пузырей. Талалай торопливо обмывает руки и берет полотенце.
Она полная, шея в складках гармошкой, как голенище сапога у цыгана. Талалай была когда-то замужем за инженером и жила в Ташкенте, а после смерти мужа переехала к матери в Фергану. До сих пор она вздыхает о большом городе:
— Ведь там культура, а здесь деревня-матушка!
Говорить Талалай старается как можно «культурнее». Томилин в своей комнате часто слышит из кухни: «Наш кот не реагирует на мышей…», «У гусей нету даже тенденции идти домой…»
— Пиджак! Понимаете? Пиджак! — задыхается Томилин. — Во, совсем новый, мечта холостяка. Это вам не баран чихнул. И недорого. Сто я наскреб, — Томилин показывает уголки рублевок, зажатых в кулаке, — еще столько же не хватает. Выручайте! Бежал пять кварталов.
— Фу ты, сумасшедший, перепугал до смерти! Никакой организованности, — говорит облегченно Талалай. — Дай-ка посмотрю!
— Пальчики оближете! Вот так и повезет иногда человеку. Судьба! — машет Томилин пиджаком.
— И правда, приличный. Давно бы приоделся, а то эта тенденция шляться в змеятники… Деньги только пускаешь на ветер, — ворчит Талалай, роясь в большой сумке. — На, держи!
— Кланяюсь до земли. Скоро верну. Бегу! Ждут!
Томилин уносится, ошеломив Талалай бурным натиском. Он подбегает к Сметанину и машет перед его носом сотней. Сметанин покорно плетется за другом.
Поливальщики, засучив штаны до колен, запрудили камнями и землей арыки и, швыряя на дорогу ведрами и лопатами сияющую воду, полили улицу. Небо над ней еле видно. Стволы чинар, как могучие ряды колонн, поддерживают сплошной свод из ветвей. В лиственных тоннелях по-утреннему свежо и чуть сумрачно.
Маленькая деревянная парикмахерская окрашена в синее и белое. Под огромными чинарами она игрушечная, нарядная. Она вделана в решетку и стоит в парке, а дверь ее выходит на улицу. На крыше шапка из шуршащей покоробленной листвы. По стеклу большого окна белой краской написано «Парикмахерская». В окно видны два больших зеркала, в креслах двое мужчин с пеной на щеках; два мастера в белых халатах — Сергей Томилин и Костя Сметанин.
Томилин мрачный, сонный. Голова болит. Денег нет. Ну, что это за жизнь, спрашивается? Сам себе противен. Нельзя больше так жить!