Лита
Шрифт:
— Ты должна писать правду. Только, как все было, досконально,а не приукрашивать!.. И преувеличивать.
— Хорошо, я напишу, как ты говоришь, только не волнуйся.
— Когда тебе к следователю?
— В понедельник, в час дня. Я должна все отдать.
— Странно, он вызвал нас в один день. Друг за другом, по очереди. Мне становится тревожно.
— А тебя он не вызвал?
— В понедельник утром.
Ее
— Я очень волнуюсь почему-то. Не за себя, а за тебя, Алешенька.
«Что еще я могу узнать шокирующего или нового? Ничего!» — наивно думал я.
Поздно ночью я беру топор и выхожу из дому. Я караулю его за углом. Я слышу шаги, подскакиваю и начинаю бить по черепу. Топором. И разрубаю череп пополам: из него вылезают мозги и хлещет кровь.
Я просыпаюсь в холодном поту…
Понедельник. Еще никогда не любил ни одного понедельника. Воспоминания — вечно надо утром собираться и идти: в детсад, в школу, в институт. Теперь к следователю.
Я принимаю душ и смываю холодный пот. Мечтая о страшном сне, одеваюсь, скромно, и выпиваю пустой чай. Поднимаюсь в горку и через второстепенный переулок подхожу к прокуратуре районного отделения.
— К кому?
— К следователю Гондоренко.
— По какому делу?
— Для беседы по делу Лаковой.
Я стучу в названную дверь.
— Войдите.
И я вхожу.
— Доброе утро.
— Здравствуйте, я…
— Я знаю, кто вы. Раздевайтесь.
Следователь берет казенную ручку и лист протокола.
— Я буду записывать, если вы не возражаете. Чтобы нам было легче потом.
— А еще будет «потом»?
— Не знаю, не знаю, — загадочно говорит неприятный мне следователь. — Откуда вы знаете пострадавшую?
— Кого?
— Пострадавшую.
— Это кто?
— Лакова.
— Она вроде жива и здорова.
— Так принято называть на судопроизводном языке.
— А… Мы учимся на одном факультете.
— И давно вы знаете друг друга?
— С полгода, наверное.
— А интимно? — Он почесал лоснящийся затылок.
— С Пятого мая этого года. Все это есть в деле.
— У меня много дел. — Следователь вязко полу-улыбнулся.
— А…
— Она была девушкой? Не гулящей?
— Абсолютно.
— Стала женщиной с вами?
— Да…
— Вы уверены?
— Совершенно.
— Я догадываюсь, пятого мая? То есть за четыре дня до…
— Так точно.
— Здесь есть простынь — вся в крови. И пятнах. Но ведь это могла быть и менструация.
—
— Она могла случайно забыть вам сообщить, что у нее менструация?
— Она этого не сделала. Цикл у нее начался через две недели. И я боялся, что после прошедшего он может не начаться.
— Он мог начаться — от потрясения раньше…
— Я смотрю, вы знакомы с женской физиологией.
— По роду службы, по роду службы. — Он опять полуулыбнулся. В этой его полуулыбке что-то было. — Я смотрю, вы знакомы тоже!.. Я просто предлагаю вам варианты, которые вы по нежеланию, то ли еще почему могли пропустить. Итак?
— Зачем ей нужно было извиваться и кричать от боли — тогда?
— Чтобы убедить вас, что она — девушка. Чтобы вы женились на ней и ваш папа-гинеколог (он подчеркнул это) дал свое согласие.
— Маразм, — ответил неуверенно я. — Я знаю и уверен, что она была девушкой, а девятого мая ее изнасиловали.
— Ну, не будем спешить, не будем спешить. Так и быть, поделюсь: я вам скажу, что меня больше всего смущает в этом деле. Она не производит впечатление жертвы.
— А как должна выглядеть жертва?
— Я ценю вашу платоновскую способность к диалогу…
— Какую?
— Платоновскую.
— А…
— Она не производит впечатления скромной: своими манерами, одеждой, разговором. Она прекрасно знает, какое впечатление производит на мужчин.
— Это значит, что ее можно насиловать поэтому?
— Нет, что вы, — безразлично, не улыбнувшись, сказал он. — Просто я с трудом нахожу улики преступления.
— Что вы хотите сказать?
— Я не уверен еще, что там было преступление.Она могла спровоцировать и послать неправильно понятые импульсы, намеки обвиняемым. Что она согласна, что она готова… Что не будет сопротивления.
— Какой бред!..
— Какая жизнь! Я вам говорю то, что будет говорить на суде их адвокат.
«Значит, будет суд!» — полууспокоился я.
— Если судбудет, — добавил он. — Глядя на нее, у меня складывается впечатление, что вряд ли бы кто-то мог что-то с ней сделать, помимо ее желания…
Я глубоко задумался. Я глубоко и очень глубоко задумался.
— Вы бы смогли? — Он смотрел, не мигая, прямо в глаза.
Я сначала не понял, потом ответил: