Лита
Шрифт:
Время от времени я захожу на Главпочтамт и проверяю до востребования, куда мне пишут бывшие дамы из Сочи, Туапсе, Ялты. В этот раз я получаю одно-единственное письмо, в конверте, подписанном красивым, изящным почерком. Знакомо-незнакомым. Я раскрываю конверт.
«Алешенька, любовь моя…»
Я разрываю письмо на куски. Взбешенный, что она осмеливается ослушатьсяи писать мне.
Я хотел, чтобы она исчезла с этого белого света. Не слышать и не видеть, никогда. Это был последний приказ, тогда, в парке. Чтобы в голове этот период был пустым. Полость. Но раз (а то и два) в
Они невыразимы словами. Сначала мне казалось, что Достоевскому это удалось. Перечитываю — но и ему это не удалось.
Через мою квартиру идут потоком. Каждую ночь другая. Я знакомлюсь на улицах, в театрах, в кино, где попало. Мне нужно совершенно забыться. Чтобы в голове не рассуждалось и не размышлялось. Ни одной мысли, никакой.
Девушки разные, разно-похожие. Я думал, что, меняя их постоянно, я как-то сбалансирую все происшедшее и стану уравновешенней, спокойней. Я не могу это выразить словами, как будто я платил по какому-то неоплаченному счету, и с каждой платой мне становилось легче, психически. Как будто я смывал с себя грязь — с каждой новой гетеркой. Я не считал, что изменяю Вике, так как у меня не было никаких обязательств перед ней, как и прав, она была в череде многих. Я встречался с ней раз в неделю и только потому, что знал, что она будет обижаться. Я не хотел ее обижать. И будет ждать моего звонка. Я не мог, когда меня ждали.
Хотя звонила она часто. Гораздо чаще, чем раз в неделю. Иногда я просто не брал трубку. Тем более, когда был… Я никогда не врал. Она никогда не спрашивала. Думаю, догадывалась… Зачем я ей нужен был, я не знал, но, видимо, зачем-то был нужен. Когда у ее ног могла лежать вся Москва. Мужицкая…
А «эту» — первые встречные поманили, и она села.
Близился Новый год. Я долго думал и решил, чем идти в какие-то Дома — литераторов, киноактеров, журналистов, композиторов, театральных деятелей, — устроить большую гулянку дома, с Вивьен в роли Маргариты. Я также сознавал, что моей Беатриче на этом вечере будет Вика, и она, естественно, ожидала этого. И что придумать, почему я не с ней в новогоднюю ночь, я не знал и не хотел придумывать. Хотя были уже Вера, Зара, Анна, Злата, похожая на принцессу, и другие, подающие страстные надежды, что с ними я смогу забыться. И не будет так болеть внутри.
Готовиться начали уже тридцатого. Марек, Вивьен и ее подруга, предназначенная мне… в помощь, в случае какого-то случая, развили фантастическую деятельность. На столе, кроме хлеба, не было ничего русского, даже соления были французские. Десять бутылок шампанского «Вдовы Клико» стояли запотевшими на столе. Марек был назначен мною Мастером, а Вивьен — Маргаритой.
— Твой бал, — сказал я и поцеловал ей руку.
Она тонко, по-французски, улыбнулась.
Вика красовалась в обалденном вечернем туалете, с оголенной спиной. За столом собралось человек двадцать, и ждали еще. Судя по мужским взорам-взглядам, Вика составляла нелегкую конкуренцию «Маргарите». Ее подруга Натали (то ли Мари-Натали) сидела от меня по другую руку.
В два часа ночи
Напившись, я предложил Вике пойти спать втроем. Правой рукой я обнимал Натали, то ли Мари-Натали, вернее, я опирался на нее. Чего французы вечно мудрят с именами?! Обидевшись, в шесть утра Вика собралась уехать домой. Кто-то из застольных кавалеров тут же бросился ее провожать. Она ожидала, что я буду просить ее остаться или возражать…
Самое интересное, что все очутились в одной постели: Марек, Вивьен, Натали и я. А вот что было потом, я совершенно не помню. (Но, кажется, для Вивьен это было не в первый раз…)
Проснулись мы к пяти часам. И сели догуливать, выпивать за Новый год — уже в Новом году.
Только наш умный институт открыт второго января. Зачеты, сессия. Я вырываюсь из него, как из ада, когда стемнело, и слышу позади шаги. Я не верю, но поворачиваюсь, думая, что это… Это Светочка.
— Я подумала, Новый год, нужно поздравить Алешеньку.
Она наклоняется, целуя меня в щеку.
— Очень мило с твоей стороны. — Я поздравляю ее, целуя в другую.
Она смотрит ожидающе на меня.
— Еще не время? — спрашивает она доверительно.
— Еще нет, — говорю я с улыбкой, думая об ожидающей меня в кровати Натали. Или Мари-Натали. Светочка все же не француженка… Ее могли смутить французские методы любви. (Я, как всегда, глубоко ошибался!)
— Обещанного три года ждут, Алешенька? — говорит Светочка, прощаясь.
Я смотрю на ее выточенную спину, скольжу взглядом вниз. «Надеюсь, не так долго», — говорю я себе. Кажется, я выздоравливаю.
Но если я приглашу ее, это будет самый большой удар по змее. Сразу узнает весь курс.
Двадцать пятого января мой день рождения. Я захожу на Главпочтамт и получаю сразу два письма и пакет, надписанные одинаковым почерком. Я раскрываю пакет, разрывая бумагу: красивый шарф тонкой выделки, — я выбрасываю его вместе с письмом в мусорник.
Вечером раздается звонок. Это Вика.
— Я хочу поздравить тебя с днем рождения. И пожелать тебе…
— Себя! — шучу я.
Она улыбается, я чувствую.
— Я хотела бы заехать и подарить тебе подарок.
— Я не один, если тебя это не смущает…
Трубка вешается. Что я опять сделал не так?!
Похожая на принцессу Зара деликатно говорит:
— Я не вовремя приехала? Я могу уйти и приехать в другое время.
— Что ты, наоборот, — говорю я и приглашаю ее за стол, доставая бутылку итальянского и грузинского вина. Я не знал, какое ей понравится.
Около института меня ждет машина знакомого цвета. Я не сопротивляюсь, это без толку, и сажусь в нее. Уже темно, уютно мерцают фонарики на приборах.
— Добрый вечер. Проезжал мимо, подумал, подвезу по пути.
— Нам не по пути. У нас разные дороги. И проезжали вы не мимо.
— Я звонил домой, мама сказала, что ты там не живешь. Но телефон не смогла дать.
— Я вас слушаю?
— Куда?
— Вы не похожи на шофера. И я не могу позволить себе такую роскошь. Не получая стипендии.