Лита
Шрифт:
— Алеша, она целые дни напролет сидит и плачет. Или кладет голову на телефон и, как безумная, ждет звонка. Мне кажется, она сошла с ума. Она только повторяет твое имя. И две фразы: «Что я наделала?» и «Почему он должен опять страдать».
— О чем-нибудь другом. Мне это совершенно неинтересно, или лучше я выйду из машины.
— Алеша, не надо выходить, давай поговорим как мужчина с мужчиной. Я знаю, что ты гордый и никогда ей не простишь. Я знаю эту боль. Вера мне изменяла.
Я
— Один раз. На отдыхе. Курортный роман.
— Это совсем другое.
— Но ты понимаешь, она так сойдет с ума.
— Пусть позвонит, с которым… он ее вылечит. При чем здесь я?
— Алеша, она спит, видит и бредит тобой и твоим именем. Она готова изрубить себя на куски, лишь бы замолить свой грех.
Он расковыривал углубление в моем сердце и все глубже и глубже залезал в душу.
— Если ты ее простишь, она для тебя…
— Да вы, видимо, с ума там все сошли, если предлагаете мне такое.
Я на полном ходу дергаю дверь, она открывается, он резко тормозит, я выпрыгиваю на снежный тротуар и падаю. Он хочет мне помочь.
Сучка, самка, греховодница, блядина, порушившая и предавшая все, все, все!.. Сгори она в геенне огненной.
Около дверей меня ждет Вика, притоптывая мушкетерскими сапогами до колен. Поистине вечер неожиданных встреч.
— Здравствуй, Алеша. Я была не права тогда, прости меня.
— Когда — тогда? — Я уже не помню, что было когда. Вроде у меня сегодня свободный вечер…
— Можно я зайду, я замерзла, пока ждала тебя.
Я киваю, открывая дверь. Она снимает свою, каракульчой подбитую, кожанку и остается в тонкой юбке и белой батистовой рубашке со стоячим воротником.
— Я привезла тебе подарок. Как ты жил, как ты был? Скучал по мне?
— Нет, — говорю я правду. Я всегда говорю правду.
Она вздрагивает.
— А по моему телу?
— Нет, — говорю я.
Она расстегивает верхнюю пуговичку воротника. Потом вторую.
— Шее, коже, плечам?
Она расстегивает еще несколько пуговичек до груди. Она без лифчика. У нее впечатляющая попа, но маленькая грудь. Вообще-то ей не нужен лифчик…
— Это что, новая роль, ты репетируешь? Стриптиз по-русски.
Она расстегивает кофту до пояса и сбрасывает ее.
— Когда ты целовал меня последний раз? Обнимал?
— Не помню.
— В прошлом году.
Она протягивает руки ко мне.
— Поцелуй меня, обними. Я люблю тебя, я не могу без тебя.
Она приближается и опускается на колени передо мной. Я обхватываю ее плечи.
Мы терзаем друг друга, пока не насыщаемся.
В двенадцать ночи она говорит:
— Я хочу испечь тебе пирог. В честь твоего дня рождения. Я привезла все с собой.
До двух ночи
— Сожми меня, Алешенька, крепко-крепко, чтобы я задохнулась.
Раздается звонок, и трубку, после некоторого молчания, вешают. На окнах мороз выкрасил узоры, как в причудливом калейдоскопе. Я смотрю в пустынный переулок и вдруг вздрагиваю. Напротив моего узкого подъезда стоит одинокая фигура в дубленке с капюшоном и смотрит в окна. Свет падающего фонаря освещает лицо, и я отпрыгиваю от окна, как укушенный.
Бешенству моему и злобе нет предела. Я быстро набираю номер телефона со срывающимся диском.
— Зачем вы ей рассказали, где я живу?
Саша уже два раза заезжал за мной вечером после института и подвозил, но только до метро.
— Я ей ничего не говорил. Я и сам не знаю. Она, видимо, проследила за тобой и выследила, где ты живешь.
— Передайте ей, что, если я еще раз увижу ее под окнами, я раскрошу и переломаю у нее…
— Алеша, Алеша…
Я в бешенстве швыряю трубку. Через секунду раздается звонок, опять молчание. Впечатление, что кто-то слушает мой голос. Выключив свет, я подхожу к окну. Напротив дома никого нет. Идет снег.
Снег идет.
«Февраль. Достать чернил и плакать». Писал поэт. Я не поэт. Возможно, им легче выражать накопившееся на душе.
Я знал, в моей душе, хотел я этого или не хотел, жила она. И ненавидел себя за это. Все эти приходящие и уходящие девочки-девушки не могли выскоблить, испепелить, выбелить черное пятно по имени… Меня не столько волновала ее внешность. В ней было что-то родное, близкое, как будто она была создана из моего ребра…
Будь она проклята, сгори в геенне огненной. Она преступила. Переступила.
Да, если б она просто переступила. Нет, у нас все по-особенному. Она необыкновенно переступила, через кровь. Боже правый…
Я попробовал быть один. На третий день мне стало невыносимо скучно. И я сразу вызвал спасительниц. Утопающего. Тоска — спутница жизни, отчего я тоскую, я сам не знаю. По кому я тоскую? Я обобщенно тоскую. Свои чувства ближе к нам, чем чувства других. Мы всегда верим в исключительность своих чувств. К чему я это? Ни к чему…
Уже март. Письма продолжали приходить «до востребования». Звонки и последующее молчание раздавались вечером. «Скорая помощь» подъезжала периодически к институту; он говорил со мной, сидя в машине, и старался разрушить мою плотину. Воздвигнутую высоко-высоко… На улице была слякоть. Я не хотел слушать, слушая.