Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

Смирнова Альфия Исламовна

Б. Зайцев точен и строг в слове. Он воссоздает облик пока еще не святого, а обыкновенного человека. Исповедуя прихожан, Сергий обладал «даром поддерживать благообразный и высокий дух просто обаянием облика» (II, 29), стремясь некорыстными целями упрочить свою карьеру. Считал, что «дарения» принимать не годится, «запрещал просить». Всячески отстранялся от борьбы за церковный престол, происходившей после смерти митрополита Алексия между Митяем, епископом Дионисием Киприаном, архиепископом Пименом, хотя они, «грызшие друг друга, всячески старались привлечь к себе Сергия» (II, 48).

Как и большинство зайцевских героев, Сергий не умел, а точнее, не хотел защищать себя. Уход его из монастыря из-за

ссоры с братом Стефаном, основание новой пустыни на реке Киржач расценивается писателем как аскетический подвиг. Когда братия монастыря вдруг начала роптать, игумен не впал в гнев пастырский, не принялся обличать своих «детей» за греховность, он, уже старик, взял посох свой и ушел в дикие места, где основал скит Киржач. И другу своему, митрополиту московскому Алексию, не позволил возложить на себя золотой крест митрополичий: «От юности я не был златоносцем, а в старости тем более желаю пребывать в нищете» (II, 46). Сергий обладал благородством души, тонкостью ощущений. Но это не слабый человек, сила его как раз заключается в том, что он рождает в людях стремление к единению и к внутреннему самосовершенствованию.

Следуя традициям житийной литературы, Б. Зайцев не преминул обратиться и к «чудам» Сергия, хотя предварительно оговорил, что только в период «озаренной зрелости», пройдя «путь самовоспитания, аскезы, самопросветления», он сможет творить чудеса. Чудеса связаны с обычными мирскими делами. В монастыре испытывали недостаток в питьевой воде – после молитвы Сергия над небольшой лужей из этого места забил ключ, образовался ручей. Исцеление ребенка и тяжелобольных, физически и духовно, а также умение проявить духовную власть подтверждают чудодейственность натуры будущего святого.

Произведение Б. Зайцева воссоздает историческое время. Писатель называет Сергия человеком эпохи, ее выразителем, и считает, что появление такого святого на Руси предопределено эпохой. В повести вырисовывается и время автора: в лирических отступлениях речь идет об очищении души, к коему прибегали Гоголь, Толстой, Соловьев, совершая паломничество в Оптину пустынь. По мнению писателя, Сергий – тот «тип «учительного» старца», который возник в Византии и оттуда перешел к нам».

Повествование о Сергии Радонежском больше обращено к вечному, к мыслям о том, что присутствие человека на земле кратковременно и в этот небольшой срок ему предоставляется возможность для творчества.

В произведении Б. Зайцева ощущается совершенно особая позиция автора, свойственная, с одной стороны, лирической прозе, когда писатель фактически выступает от имени своих героев, а с другой – Б. Зайцев настолько осторожен, что это скорее взгляд со стороны, уважительный, «почтительно отстраненный»⁴. А. Шиляева точно подметила, что повествование о русском святом написано в жанре не жития, а художественной новеллы, хотя в целом древнерусская традиция не отвергается.

Чтобы не «отяжелить» повесть авторским присутствием, Б. Зайцев, кроме вступления, написанного в высоком «штиле», дал еще и примечания, выполненные не в традиционной форме уточнений, толкований отдельных слов, выражений, исторических дат, а зачастую в виде авторских рассуждений, вынесенных как бы за скобки, чтобы не разрушить гармоничного облика Сергия Радонежского.

Познание жизни преподобного Сергия выступает как самопознание автора. Воссоздавая действительность, писатель демонстрирует свой способ мышления. Сергий Радонежский часто остается в «молчании», его сущность отражена не в словах, а в поступках, которые как бы комментирует Зайцев, поэтическим словом раскрывая мир души святого.

Позицию лирического субъекта в этом произведении можно назвать монологической, она принципиально не полемична и не диалогична,

даже суверенна. Здесь она господствует, что проявляется в членении текста, в предметности изображаемого мира, в ритме. Принято считать Б. Зайцева прозаиком-поэтом с врожденным чувством лада. В книге «Преподобный Сергий Радонежский» это чувство направлено на выражение христианского мировидения. По словам писателя, в самом православном богослужении заложена гармония, «величайший лад, строй, облик космоса».

Книги «Афон» и «Валаам» явились результатом реальных путешествий писателя на Святую гору (1927) и в Валаамский монастырь (1936). Обе книги вводят читателя в монашеский мир, раскрывая его «светоносность» и «тишину». Главная задача писателя – показать внутреннюю, духовную сторону русских монастырей, которые он считал хранителями духовности и культуры. И Афон, и Валаам для Б. Зайцева – это прежде всего русские монастыри.

Путешествуя в ту, ушедшую Русь, Б. Зайцев воскрешает жанр древних хожений, один из самых популярных в Древней Руси и редко встречающийся в ХХ в. В обеих книгах легко выделяются основные композиционные части хожений: вступление, движение к цели путешествия, описание пребывания на месте паломничества и возвращение. Кульминацией хожения любого паломника становится приобщение к Божескому, очищение и просветление души, увидевшей «свет святой».

В «Афоне» и «Валааме» представлено описание церковных служб, но оно имеет эстетическое значение. Это скорее повествование светского человека и художника, обращающего внимание на красоту, торжественность, величие происходящего. Манера письма остается у Б. Зайцева прежней: спокойной, ровной; служба занимает его внимание и ум, тогда как у древних авторов господствует взволнованно-восторженная интонация. Описание служб не является завершением центральной части хожения, как это имело место в древнерусских текстах. Кульминационными оказываются у Б. Зайцева воспоминания о России и размышления, связанные с ее современным состоянием.

Исчезает из обеих книг писателя и важное для паломников повествование о мощах святых, а в образах пути и проводника древнерусские традиции словно переплетаются с западноевропейскими (Данте). При создании образов святых Зайцев использует каноны агиографической литературы, с которыми он был хорошо знаком. Описание природы утрачивает знаковую сущность, а выполняет, скорее, поэтическую функцию, приобретая импрессионистическую окрашенность.

Образная система в «Афоне» и «Валааме» в основном традиционна, хотя претерпевает и некоторые изменения. Наряду с характерными для древнерусских хожений образами Святой Земли, святых и автора-путешественника, писатель вводит образы светских хожений. Итак, продолжая традиции паломнических путешествий, Борис Зайцев создает литературные «хожения» ХХ в., особенностью которых становятся сплав различных жанровых форм, отсутствие жестких канонов и открытость авторской позиции.

Как бы особняком в зарубежном творчестве Зайцева стоят писательские биографии – «Жизнь Тургенева» (1932), «Жуковский» (1951) и «Чехов» (1954), написанные в импрессионистической манере и не имеющие точных аналогов в русской литературе. Метод создания биографий можно определить как «метод вчувствования». Обычный, свойственный Зайцеву лирический импрессионизм, тенденция к стилизации характеризуют его письмо. Биографические очерки написаны с повышенным вниманием к религиозной теме в творчестве Тургенева, Жуковского, Чехова – писателей, которых он считал более близкими себе по духу. Появление жанра биографии в творчестве Б. Зайцева было закономерным, оно подготавливалось многолетними поисками и явилось результатом всего предыдущего художнического опыта.