Литература русского зарубежья (1920-1990): учебное пособие

Смирнова Альфия Исламовна

¹ Злобин В. З.Н. Гиппиус. Ее судьба // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 5–6. С. 341.

² Коростелев О.А. Мережковский в эмиграции // Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 3.

³ Цит. по: Пахмусс Т. «Зеленая лампа» в Париже // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 71–72.

⁴ См.: Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т. 3. Ч. 2 / ИНИОН РАН. М., 1999. С. 164.

⁵ Там же. С. 165.

⁶ Там же. С. 170.

⁷

Там же. С. 166.

⁸ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 3: Тайна Трех. М., 1999. С. 5.

⁹ Там же. С. 8.

¹⁰ Там же. С. 8, 16.

¹¹ Цит. по: Литературная энциклопедия русского зарубежья. Т. 3. С. 168.

¹² Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 3. С. 25.

¹³ Там же. С. 168.

¹⁴ Там же. С. 218.

¹⁵ См: Литературная энциклопедия русского зарубежья. Т. 3. С. 175.

¹⁶ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 3. С. 221.

¹⁷ Там же. С. 369.

¹⁸ Там же. С. 459. На концепцию любви Мережковского в значительной мере повлияла теория эроса Вл. Соловьева.

¹⁹ Там же. С. 567.

²⁰ Там же. С. 575.

²¹ Цит. по: Коростелев О.А. Главная трилогия Д.С. Мережковского // Д.С. Мережковский. Собр. соч. Т. 3: Тайна трех. М., 1999. С. 605.

²² См.: Литературная энциклопедия русского зарубежья. Т. 3. С. 181.

²³ Там же.

²⁴ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 1: Иисус Неизвестный. М., 1996. С. 34.

²⁵ Полонский В.В. Книга Мережковского «Наполеон»: к типологии биографического жанра // Д.С. Мережковский: мысль и слово. М., 1999. С. 89.

²⁶ Там же. С. 92–93.

²⁷ Там же. С. 93.

²⁸ Мережковский Д.С. Собр. соч. Т. 4: Данте. Наполеон. М., 2000. С. 340.

²⁹ Там же. С. 257–258.

³⁰ Там же. С. 260.

³¹ Там же. С. 261.

³² Цит. по: Коростелев О.А. Философская трилогия Д.С. Мережковского // Д.С. Мережковский. Собр. соч. Т. 2: Лица святых от Иисуса к нам. М., 1997. С. 360.

³³ Цит. по: Коростелев О.А. Философская трилогия Д.С. Мережковского… С. 363.

³⁴ Слова из доклада С.С. Аверинцева цитируются по следующей публикации: Козьменко М.В. Хроника (Международная конференция, посвященная жизни и творчеству Д.С. Мережковского) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 50. № 4. 1991. С. 381.

Алексей ремизов

Алексей Михайлович Ремизов (1877–1957) происходил из старорусской купеческой среды. Его предки по материнской линии славились не только редкой предприимчивостью, позволившей им за два поколения пройти путь от крепостных до фабрикантов, но и постоянным, неугасаемым интересом к культуре, просвещению, бережным отношением к своим истокам. Дед писателя Александр Егорович Найденов, окончив лишь приходскую школу, самостоятельно выучился французскому, вел своеобразную «найденовскую летопись», а всем своим детям (три сына и три дочери) дал хорошее образование

в Петропавловском евангелическо-лютеранском училище, где преподавание велось на немецком и французском языках. Родной дядя Ремизова Николай Александрович Найденов получил известность не только как крупный предприниматель (председатель Московского биржевого комитета, основатель и руководитель Московского Торгового банка), но и как историк, автор научных трудов, исследователь и собиратель московских древностей, владелец великолепной библиотеки. Мать писателя в юности принимала участие в Богородском кружке московских нигилистов. Пережитая личная драма привела к несчастному («назло всем») замужеству, которое окончилось разрывом с отцом писателя и возвращением в родной дом под опеку братьев, где ей было уготовано положение бедной родственницы.

Внешние, семейные факторы, двусмысленность положения, «помноженные» на физический недостаток – близорукость, которую обнаружили у Алексея лишь к 14 годам, и физическую травму – сломанный в два года нос, сформировали своего рода «комплекс неполноценности», вылившийся у юного Ремизова в осознание собственного «избранничества». Взгляд на мир «подстриженными глазами» порождал буйство фантазии, особый ракурс в его изображении и осмыслении. Детство и отрочество будущего писателя были отмечены страстью к музыке, рисованию и театру. Но близорукость не позволила обучиться ему игре на фортепиано, а рисунки Ремизова воспринимались как карикатуры, за что он был изгнан из классов Училища живописи, ваяния и зодчества. Лицедейство же, игра, маска стали с детства второй и, пожалуй, главной ипостасью его жизни и творчества.

«Ремизовская “игра” – сложный, до конца еще не изученный социокультурный феномен. Она оборачивалась (зачастую одновременно) и нарочито алогичным, “грубым” мальчишеским озорством; и формой самозащиты от враждебного мира; и столь характерным для эпохи Серебряного века жизнетворчеством; и восходящим корнями к культуре Древней Руси “юродством”, в котором элемент театральности был связан с обличением и осмеянием неправедного “мира сего”»¹.

Творческий универсум Алексея Ремизова складывался как мозаика сюжетов и образов – антипод всему привычному, – постоянно нарушающая логику жанра, стиля. Опора на миф, поиски причин всего происходящего не в материально-социальной, а в субъективно-мифологической сфере и определили его стилевую доминанту – мифотворчество. Рожденный в ночь на Ивана Купалу, с детства отмеченный «юродством», часто гонимый и непонятый, Ремизов ощущает себя осколком иного мира, который он и стремится воссоздать, сочиняя всю жизнь свой «ремизовский» миф, в подчинении которому оказываются и внешний облик писателя, и его быт, и стилевое своеобразие создаваемых произведений.

5 августа 1921 г. Ремизов навсегда уезжает из России – сначала в Берлин, а в конце 1923 г. – в Париж. Эмиграция, вне всякого сомнения, была огромным несчастьем, трагической разлукой с любимой Русью. Но тем не менее она не подкосила творческие силы Ремизова. Всего с 1921-го по 1957 г. Ремизов издал за границей 45 книг, с завидным постоянством выпуская по одной-две каждый год, развеяв миф о творческом кризисе как неизбежном спутнике писателя-эмигранта. Его художественное наследие периода эмиграции поражает разнообразием: графические альбомы, пересказы старинных легенд, автобиографическая проза, мемуаристика.

Стилевые тенденции, характерные для ранней прозы Ремизова, остаются актуальными и для его произведений периода эмиграции, позволяют говорить о единстве его до– и послеэмигрантского творчества. Это, во-первых, тяготение к «чисто эстетическому» направлению, со свойственными ему «композиционно-стилистическими арабесками, приемами словесного сказа, иногда эмбриональными формами ритмического членения»². У Ремизова это проявляется в его пристрастии к старорусским, «допетровским» формам звучащей речи, в особой организации синтаксиса.